рисовальщика, я знал, что делал, вы меня достаточно изучили, чтобы понять, как 
я 
ищу успеха. Вы как-то раз изволили назвать меня ловкачом. Так вот, пожелав 
поставить имя Мане на одном из моих произведений, я как никогда ловко поработал 

ради своей репутации. Согласитесь на это дело, и вы увидите, ошибаюсь ли я"[175 

- В конце концов издатель согласился. Но Мане так и не выполнил обещанных 
иллюстраций.].

Если бы Мане прочел письма Золя издателю, то, конечно, совершенно потерял бы 
самообладание. Новый скандал? Ну нет! Вот если бы, напротив, можно было бы 
рассеять недоразумение, связанное и с ним самим, и с его творчеством, разрушить 

ужасную легенду, чьей жертвой он стал, если бы иметь возможность сделать так, 
чтобы его талант наконец признали - но без воплей и криков, просто так, как это 

принято у людей из хорошего общества! Большего он не требует. Пусть все придет 
в 
порядок, тогда он будет считать себя вполне вознагражденным за все огорчения. О 

нет! Только не скандал! С приближением открытия выставки тревога его растет. 
Опасаясь, как бы снова не начался тот "большой шум", который радостно 
предвкушает Золя, оп "испытывает ужасный страх". Он хочет предупредить его и с 
помощью Закари Астрюка составляет для каталога своей выставки мудрое, 
осмотрительное, лишенное какого-либо догматизма предисловие, где скромно, но 
настоятельно просит публику изучать его работы беспристрастно, отбросив 
предвзятое мнение:

"С 1861 года Мане выставляется или пытается выставляться. В этом году он решил 
показать собрание своих работ непосредственно публике...

Художник не говорит: "Приходите и смотрите на безукоризненные произведения", 
но: 
"Придите и посмотрите на искренние произведения".

Эта самая искренность придала его произведениям тот характер, который приняли 
за 
протест, тогда как сам живописец думал лишь о том, чтобы передать свое 
впечатление.

Г-н Мане никогда не хотел выступать с протестом. Наоборот, все протестовали 
против него, когда он этого никак не ожидал...

Г-н Мане всегда признавал талант, где бы он ни обнаруживался, и никогда не 
предлагал ни уничтожить старую живопись, ни создавать новую. Он только хотел 
быть самим собой и никем другим.

Впрочем, г-н Мане нашел поддержку и симпатию со стороны людей достойных и мог 
убедиться, насколько суждения подлинных талантов становятся все более к нему 
благосклонными...

Художнику остается теперь только помириться с публикой, которую против него 
настроили, сделав ее якобы его врагом".

Открытие павильона Мане - "вход 50 сантимов" - произошло 24 мая. Тут собрана 
большая часть самых мастерских произведений живописца: от "Любителя абсента" до 

"Завтрака на траве", от "Гитарреро" до "Олимпии", от "Музыки в Тюильри" и "Лолы 

из Валенсии" до портрета Закари Астрюка и "Приветствующего матадора" - в общей 
сложности пятьдесят три картины маслом и три офорта, что в совокупности 
наглядно 
показывает развитие его искусства с первых шагов до настоящего времени. Вначале 

публика на выставку не торопится. Но постепенно число посетителей растет. 
Вскоре 
в павильоне уже не протолкнуться. Увы, Золя оказался прав! Все те же насмешки и 

шутовские выходки, что и прежде. "Мужья, - напишет Антонен Пруст, - ведут жен 
на 
мост Альма. Жены приводят детей. Необходимо, чтобы все воспользовались и дали 
воспользоваться своим близким таким редким случаем посмеяться до слез. Все те, 
кого в Париже считают так называемыми признанными живописцами, назначают 
свидания на выставке Мане. Это концерт обезумевших болванов".

Мане устал. Нет, это никогда не кончится. Его атакуют со всех сторон. Над ним 
смеются, смеются и над Золя, чью брошюру быстро раскупают, - оба одним миром 
мазаны: