Строки, посвященные художнику, отмечены и одобрением, и пониманием его 
искусства. Но Торе сумел также обнаружить и его уязвимые стороны - вот где 
таится опасность. В прошлом году Бодлер порицал Мане за то, что тот раскрыл 
источники "Завтрака". Указать недоброжелателям на менее всего защищенные места 
в 
искусстве художника - какой промах. Теперь Мане будет помалкивать. А возникшую 
сейчас брешь необходимо заделать и тем предупредить надоедливые и опасные 
придирки.

Двадцатого Бодлер пишет Торе: "Не знаю, помните ли вы меня и наши прошлые 
споры? 
Сколько воды утекло с тех пор! Я прилежно читаю все, написанное вами, и хочу 
поблагодарить за то удовольствие, которое вы доставили мне, взяв под защиту 
моего друга Эдуарда Мане и тем самым воздав ему хоть малую толику 
справедливости.

Но в высказанных вами суждениях есть кое-какие мелочи, требующие небольшого 
уточнения. Г-н Мане, которого принято считать ненормальным, сумасшедшим, на 
самом деле очень порядочный, очень простой человек, делающий все возможное, 
чтобы быть благоразумным, но, к несчастью, он с самого своего рождения предан 
романтизму".

Покончив с этой преамбулой, Бодлер переходит к контратаке. "Слово "подделка" 
неверно, - говорит он и отважно утверждает далее: - Г-н Мане никогда не видел 
Гойи, никогда не видел Греко, г-н Мане никогда не видел галереи Пурталеса. Вам 
может показаться это невероятным, но это так. Я сам был поражен и изумлен столь 

таинственными совпадениями".

Затем Бодлер выдвигает доводы. "В те времена, когда мы любовались этим 
замечательным музеем испанского искусства, который Республика из-за чрезмерного 

уважения к собственности вернула принцам Орлеанским, г-н Мане был юн и служил 
во 
флоте. Ему столько твердили о его "подделках" под Гойю, что он теперь сам ищет, 

где бы его увидеть. Правда, он видел работы Веласкеса, однако я не знаю, где 
именно".

И вправду - где? Если не в "испанском музее" или в галерее Пурталеса?[143 - 
Галерея Пурталеса была закрыта только в 1865 году.]

"Вы, вероятно, сомневаетесь в том, что я говорю? - продолжает Бодлер, очевидно 
не доверяя убедительности своих доводов. - Вы, вероятно, сомневаетесь, может ли 

в природе возникнуть сам собою вот такой необычный, прямо-таки геометрический 
параллелизм? Но ведь и меня обвиняют в подражании Эдгару По. Знаете ли вы, 
отчего я так терпеливо переводил Эдгара По? До оттого, что он так поразительно 
похож на меня. Раскрыв впервые его книгу, я увидел, - испытывая при этом ужас и 

восторг сразу, - не только сюжеты, о которых мечтал сам, но даже фразы, 
задуманные мною и написанные им двадцатью годами ранее!" Письмо Бодлера явно 
рассчитано на широкую огласку. "Цитируйте мое письмо, - подчеркивает Бодлер в 
постскриптуме, - или, по крайней мере, хотя бы некоторые его строки. Ведь я 
высказал вам чистую правду".

Это письмо озадачило Торе. Если верить Бодлеру, то замеченное сродство" 
становится непонятной, ошеломляющей загадкой. В своем фельетоне от 26 июня Торе 

тем не менее публикует письмо поэта. Настроенный примирительно, он пишет в 
комментарии: "Итак, я допускаю, что Эдуард Мане никогда не видел Гойи и что он 
такой же богом данный колорист, как и тот изысканно фантастический художник. 
Что 
до мертвого мужчины, изображенного на арене цирка для боя быков, - тут Торе не 
может не оговориться, - трудно допустить, чтобы г-н Мане благодаря кому-то не 
имел "второго зрения", если он даже и не бывал в галерее Пурталеса, где 
находится шедевр Веласкеса. Разве нет фотографии с этого полотна, 
опубликованной 
г-ном Гупилем? Нам кажется также, на одной из недавних выставок был еще и офорт 

с него. Мы, между прочим, всегда подчеркиваем, что живопись г-на Мане не 
"подделка" под Гойю, и нам доставляет удовольствие повторить, - заканчивает он, 

еще сильнее подогревая прежние похвалы, - что этот молодой художник - подлинный 

живописец, куда более подлинный, чем вся та компания, которая получает Большие 
римские премии".

Прекрасная похвала. Сломленный поэт оказал своему другу Мане важную услугу.