оплаты его долгов, назначения пенсии в 12 000 ливров и  права  вернуться  во
Францию. Больше всего переговоры затянулись из-за этого последнего пункта  -
сейчас мы увидим,  почему.  Дело  в  том,  что  Людовик  XVI  соглашался  на
возвращение шевалье на родину  только  при  условии,  что  тот  переоденется
женщиной. В письме Верженна, адресованном Бомарше и датированном 26 августа,
вопрос, как мне кажется, поставлен совершенно ясно:
     "Сколь велико бы ни было мое желание видеть г-на д'Эона,  познакомиться
с ним и послушать его, не скрою от  Вас,  сударь,  тревоги,  не  дающей  мне
покоя. Его враги не дремлют и с трудом простят ему его  злословие.  Если  он
приедет сюда, как бы разумно и осмотрительно  он  себя  ни  вел,  они  легко
смогут приписать ему  слова,  нарушающие  обет  молчания,  которого  требует
король.  Опровержения  и  оправдания  в  подобных  случаях   всегда   весьма
затруднительны  и  противны  благородным  душам.  Вот  если  бы  г-н   д'Эон
согласился появиться в женском обличье, все было  бы  решено.  Но,  конечно,
только он один может принять  такое  предложение.  Однако  в  интересах  его
собственной безопасности ему следует посоветовать не проживать во Франции, а
особенно  в  Париже,  во  всяком  случае,   в   ближайшие   несколько   лет.
Воспользуйтесь моим мнением так, как сочтете нужным".
     Из этого письма можно, мне кажется, получить ответ на вопрос,  который,
естественно, возникает. Почему шевалье д'Эон должен был  носить  во  Франции
женское платье? Для современной психологии такое объяснение может показаться
странным, но в основе его лежит совершенно очевидная вещь: в мужском костюме
д'Эона обязательно убили бы. Анна и Клод  Мансерон  были  совершенно  правы,
когда писали, что в XVIII веке тайная полиция не убивала женщин. Не вызывали
их и на дуэль. И действительно, молодой  граф  де  Герши,  который  поклялся
отомстить за отца, отнесся с почтением к  "девице  д'Эон",  как  только  она
вернулась во Францию. К тому же легко предположить, что, создавая в  Лондоне
двусмысленную легенду вокруг своего имени, драгун  весьма  ловко  готовил  и
делал возможным  свое  возвращение  во  Францию.  Конечно,  не  надо  ничего
упрощать. Г-н д'Эон никогда не потерпел бы подобных слухов, не находи  он  в
них какую-то выгоду или удовольствие. Однако в нем не было решительно ничего
женственного, если не считать голоса. И нечего думать,  будто  его  странное
поведение можно отнести за счет осознанной  гомосексуальности.  Д'Эон  любил
женщин, не так чтобы страстно, но только их. Зато он  обожал,  чтобы  о  нем
говорили, и охотно привлекал внимание к своей персоне. Он был в восторге  от
того, что ходил этакой живой загадкой и обманывал всех вокруг. Видимо, еще в
Санкт-Петербурге вместе с платьем чтицы он приобрел привычку  вести  сложную
игру.
     Приведенное письмо, как и многие другие, текст которых столь  же  ясен,
показывает,  что  ни  Верженн,  ни  Бомарше  ни  на  минуту   не   поддались
мистификации старого драгуна. Но подобные легенды  живучи.  Иные  авторы  не
разобрались в игре министра и его  посланника,  которые  иной  раз  в  своей
переписке писали про Зона в женском роде. Вот, например, Бомарше: "Все здесь
говорят, что эта безумная от меня без ума".  Или  Верженн:  "Какой  интерес,
по-вашему,  этой  амазонке...   и   т.   д.".   Что   же   касается   самого
заинтересованного лица, он  охотно  участвовал  в  этом  маскараде  и  писал
Бомарше,  например,  следующее:  "Между  нами  никогда   не   было   никаких
обязательств; все, что Вы смогли оговорить касательно нашего будущего  брака
и т. д.". Сам тон этих шуток, как мне кажется, не оставляет каких бы  то  ни
было сомнений. Тем не менее, повторяю,  многие  историки,  и  притом  весьма
солидные, утверждают, что Бомарше обманывался по поводу стареющего  драгуна.
В этом случае дело обрело бы особую пикантность, и я, уж поверьте, с большой
радостью раскрыл бы всю его подноготную, но не могу идти против собственного
убеждения и фактов.
     Чтобы закончить переговоры с д'Эоном, Бомарше  пришлось  несколько  раз
ездить из Лондона в Париж и обратно. Вскоре мы увидим, что  у  него  были  и
другие основания для личных  бесед  с  Людовиком  XVI  и  Верженном,  но  он
относился к невероятной сделке с д'Эоном весьма  ответственно,  не  забывая,
что это - первоочередное поручение. Вот, например, вопросы, которые  Бомарше
был вынужден задать  Людовику  XVI,  и  ответы,  которые  последний  дал  за
несколько дней  до  окончательного  завершения  этого  дела,  когда  условие
"женственности" драгуна было уже безоговорочно принято.
     "Разрешает ли король носить девице  д'Эон  крест  Святого  Людовика  на
женском платье?
     Ответ короля: Только в провинции.
     Одобряет ли его величество сумму в 2000 экю,  которые  я  передал  этой
девице, чтобы она заказала себе женские наряды?
     Ответ короля: Да.
     Может ли она, в таком случае,  полностью  располагать  своими  мужскими
гражданскими одеждами?
     Ответ короля: Необходимо, чтобы она их продала".
     В конце концов сделка все же  состоялась,  и  после  последней  попытки
увильнуть д'Эон передал Бомарше все  документы,  которыми  располагал.  Дело
было обставлено  столь  серьезно,  что  они  даже  подписали  договор:  "Мы,
нижеподписавшиеся,  Пьер-Огюстен  Карон  де  Бомарше,  специальный  посланец
короля Франции и т. д. и  барышня  Шарль-Женевьева-Луиза-Огюста-Андре-Тимоте
д'Эон де Бомон, старшая дочь и т. д." В  канун  подписания  этого  документа
Бомарше получил от короля письменное разрешение  бывшему  драгуну  сохранить
свой военный  мундир,  каску,  саблю,  пистолет  и  ружье  со  штыком,  "как
сохраняют дорогие предметы, принадлежавшие любимому  существу,  которого  не