обрушил все эти события на мою голову?  Я  вынужден  был  идти  дорогой,  на
которую я вступил, сам того не зная, и с которой сойду, сам того не  желая".
Я вынужден был: я умереть не мог. Бартоло не, может узнать Фигаро, а  Фигаро
не может  даже  вообразить,  что  доктор  его  отец.  Марселине,  которая  в
"Женитьбе" спрашивает Фигаро, не подсказывало ли ему тысячу раз сердце,  что
Бартоло его отец, он отвечает только: "Никогда".  Его  отношения  с  матерью
столь же ложны, столь же затемнены. Бомарше, однако,  неотступно  преследует
одна мысль: он сам  неизвестно  чей  сын,  и  его  собственный  сын  в  один
прекрасный день ощутит себя неизвестно чьим  сыном;  он  будет  отцом  и  не
сможет умереть. Присовокупите нежность, которую он, как мы  знаем,  питал  к
старому г-ну Карону, и страстное желание отцовства. "Становитесь отцами: это
необходимо" - напишет он после  рождения  дочери.  Потребность  иметь  сына,
нежелание  дать  жизнь  "ничьему  сыну",  какое  противоречие!  И  разве  не
замечательно, что этот глубочайший  душевный  конфликт,  так  никогда  и  не
нашедший разрешения, вскормил  две  комедии,  из  которых  одна,  во  всяком
случае, отполирована как зеркало? Взглянув в нее, Андре  Жид  увидел  только
блестки остроумия,  но  он  плохо  смотрел.  Вопреки  ли  этому  внутреннему
конфликту или благодаря ему Бомарше превратил свою  жизнь  в  авантюру?  Что
подстегивает  Фигаро?  Протестанту,  чтобы  выжить,  приходилось  перейти  в
католичество, цирюльнику - быть к услугам своего господина. Таков был закон,
однако  Бомарше-Фигаро  решил  преступить  его,  взбунтоваться,  перейти   к
действию, поставив под сомнение всю существующую социальную систему. Я  могу
стать собой только против собственного отца и против короля,  которые,  один
по своей слабости, а другой от своей силы, приговорили меня  не  быть  самим
собой.  В  конечном  итоге   Бомарше   обнаружит,   что   каждый   рождается
протестантом, вынужденным тотчас перейти в католичество. Ты мой отец, но  ты
также и Бартоло. А я не хочу в свою очередь превратиться в Бартоло,  я  хочу
остаться Фигаро, иными словами, я хочу остаться протестантом, ну а  коли  не
выгорит, не стану делать  из  этого  трагедии,  только  посмеюсь  над  своим
злосчастием:
     " - Кто тебя научил такой веселой философии?
     - Привычка к несчастью. Я тороплюсь смеяться, потому что боюсь, как  бы
не пришлось заплакать".
     И не станем забывать - не будь этого всепобеждающего смеха,  у  нас  не
было бы ни Фигаро, ни Бомарше.

     Старому г-ну Карону, о котором мы недавно упомянули не  без  суровости,
было не до смерти - шокируя близких, он в свои семьдесят семь лет  только  и
думал, как бы сочетаться  в  третий  раз  браком  с  некой  плутовкой,  чуть
помоложе его самого, девицей  Сюзанной-Леопольдой  Жанто,  у  которой  он  с
недавних пор проживал, отнюдь не смущаясь незаконностью этой  связи.  Жанто,
умело разжигавшая чувства г-на Карона, последовала за ним к алтарю 18 апреля
1775 года с восторгом, вполне оправданным брачным контрактом, о котором нам,
увы, еще придется говорить. Чтобы добиться своих целей, ей нужно было только
распалять старика. Поскольку она и  сама  пылала,  а  вдобавок  была  особой
весьма  искушенной  в  делах  любви,  г-н  Карон  вполне   ее   осчастливил,
скончавшись через полгода после свадьбы. Бартоло говорил  о  Розине:  "Пусть
лучше она плачет от того, что я ее муж, чем мне умереть от того, что она  не
моя жена". У престарелого Андре и престарелой Леопольды все обстояло немного
иначе: она не плакала, заполучив его в мужья, он же, заполучив  ее  в  жены,
отдал богу душу. В день бракосочетания отца, которое тот от него утаил,  как
и в день отцовской кончины, о которой он узнал слишком поздно,  Пьер-Огюстен
опять был в  Лондоне,  где  сражался  с  некой  девицей,  не  многим  моложе
Леопольды и столь же охочей до выгодных сделок. Но прежде чем  познакомиться
с ней, перевернем страницу.

        ^T9^U
        ^TКАКОГО ПОЛА ДРАГУН?^U

                                 Каждая   подробность  моей  жизни  отмечена
                                 какой-то странностью.

     Consilio manuque, Фигаро.
     Как  и  его  герой,  сам  Бомарше   снова   готов   был   служить   его
превосходительству, великому коррехидору Андалусии, а точнее, Людовику  XVI.
Король и его министры, со своей стороны, видимо, тоже были  не  прочь  снова
прибегнуть к услугам человека со столь легкой рукой. Ведь г-н де Ронак сумел
добиться успеха в Лондоне и Вене в таких  делах,  в  которых  лучшие  тайные
агенты терпели поражение. "Интрига и деньги - это твоя стихия!" - говорит  в
"Женитьбе" Сюзанна, обращаясь к Фигаро. Это ее слова. Она повторяет то,  что
говорит молва. Мы уже поняли: Бомарше обворожен политикой. Он занимался  ею,
и весьма удачно, в Англии, это известно в Версале. Но вкус  к  тайне,  очень
развитый в том веке, и  пороки  системы  толкали  короля  и  его  советников
выбирать в дипломатии самые  темные  пути.  Кроме  того,  личные  дела  всех
принцев  всегда  перепутывались  с  делами  государственными.  Трудно   себе
представить, сколько энергии и-времени тратили такие  люди,  как  Шуазель  и
Верженн, чтобы решить альковные проблемы  или  купить  молчание  не  в  меру
прытких газетчиков. Короче, если от Бомарше ожидали,  что  он  продолжит  ту
миссию,  которую  начал  в  Лондоне  и  которая  была  чисто   политической,
незаменимому г-ну де  Ронаку  поручили  также  распутывать  и  те  низменные