^T1^U
        ^TНЕИЗВЕСТНО ЧЕЙ СЫН^U

                                Какая у меня, однако, необыкновенная судьба!
                                Неизвестно чей сын...

     Со времени отмены Нантского эдикта  протестанты  были  во  Франции  вне
закона. Они не имели права вступать в брак, и  дети,  произведенные  ими  на
свет, жили и  умирали  незаконными.  Им  был  закрыт  доступ  к  большинству
ремесел, в частности к тем, которые зависели от цехов. К примеру, протестант
не мог быть часовщиком.
     Чтобы обеспечить себе права  гражданского  состояния,  основать  семью,
спокойно заниматься ремеслом, кальвинисту приходилось подчиниться закону  и,
следовательно,  отречься  от  своей  веры.   Эмигрировать,   погибнуть   или
притворяться - таков  был  выбор.  Если  для  того  чтобы  покинуть  родину,
требовались материальные средства, чтобы покончить с собой - душевные  силы,
то притворство или приспособление были  доступны  большинству.  Когда  нужно
накормить детей и дать им имя,  иными  словами,  обеспечить  им  возможность
выжить, отец, поверьте, редко колеблется.
     "7 марта 1721 года я дал клятву отринуть кальвинистскую  ересь.  Париж,
церковь Новых Католиков.
                                                         Андре-Шарль Каран".

     С этой бумагой в кармане отец Бомарше, которому было двадцать три года,
получил возможность оставить армию - он был драгуном, - обвенчаться с  некой
девицей Пишон, произвести на свет законных детей и открыть на улице Сен-Дени
мастерскую, где в дальнейшем он проявил свои дарования и делал часы, как был
научен своим отцом, владельцем часовой мастерской в Лизи-сюр-Урк, неподалеку
от Mo.
     Все это кажется куда как просто и легко - на бумаге.  Но  кто  и  когда
отрекался под угрозой от своей веры или убеждений не притворно? За  личиной,
навязанной извне, лицо нередко остается прежним.
     7 марта 1721 года Андре-Шарль Карон сознательно смошенничал.  Это  было
известно ему и станет известно его детям, как только они достигнут возраста,
когда человек способен понять и  возмутиться.  К  чему  же  в  таком  случае
соблюдать законность? И стоит  ли  придавать  цену  гражданскому  состоянию,
полученному подобной ценой? Стоит ли держаться за имя Карон? Чем  оно  лучше
Ронака? Или Бомарше?
     Можно ли уважать, принимать  всерьез  такое  общество,  такую  систему,
которая вынуждает разумных людей жить во лжи? И раз уж все равно  приходится
лавировать, разве не соблазнительно поставить на карту самою жизнь, не теряя
ни на минуту душевного веселья, иными словами - не позволить себя  провести?
Бомарше,  как  мы  увидим,  понял  это  очень  рано.  Он  носил  маску,   но
необходимость кем-то казаться никогда не мешала ему оставаться самим  собой,
даже напротив. Среди писателей XVIII  века  Бомарше,  вне  всяких  сомнений,
протестовал больше всех. Будем справедливы, одарен для этого он был щедро.
     Я считаю необходимым с самого начала заверить читателя, что  отнюдь  не
выдумываю некоего Бомарше, удобного для моих целей, и именно поэтому  должен
уточнить: на рабочем столе нашего героя всегда лежала папка с документами  о
"Гражданском состоянии протестантов во Франции", и на протяжении всей  своей
жизни  он  не  переставал  бороться  за  смягчение  судьбы  меньшинств,  как
религиозных, так и расовых. Бомарше никогда не забывал, что, не слукавь  его
отец, он родился бы неизвестно чьим сыном.
     И если на его счет обманывались и продолжают обманываться по сей  день,
причина в том, что ему никогда не изменяло  веселье.  Но  разве  веселье  не
извечное прибежище угнетенных?  Когда  опускалась  ночь,  немецкую  солдатню
поражали смех и пенье за закрытыми ставнями варшавского гетто. Невзгоды учат
ценить комизм, и юмор. Тому, - кому лишь случайно,  вопреки  норме,  удалось
выжить, проскользнув сквозь сеть или отрекшись от веры, поневоле приходится,
если он задумается,  увидеть  смехотворность  жизни.  Чтобы  принимать  себя
всерьез, нужно, вероятно, не пережить ничего серьезного.

     Пьер-Огюстен Карон родился 24 января 1732 года, если не  ошибаюсь,  под
знаком  Водолея,  в  самом  жизнерадостном  из  домов  на  улице   Сен-Дени.
Андре-Шарль, отец мальчика, был  человеком  незаурядным.  По  письмам  можно
судить  о  его  уме,  широте  знаний  и  неунывающем  характере.  Родись  он
дворянином, карьера была бы ему обеспечена. Одаренный  от  природы,  он  был
любознателен,  как  позднее  его  сын,   и   интересовался   вещами   самыми
неожиданными, например, драгами. Нам известно, что он направил записку о чих
мадридскому губернатору, своему другу.  У  этого  скромного  часовщика  были
связи в высших слоях общества, хотя он и не  искал  их.  Кароны  никогда  не
проходили незамеченными. Таких не часто встретишь. В  вечерние  часы,  после
закрытия лавки, в доме на  улице  Сен-Дени  читают  вслух  стихи,  упиваются
новыми английскими романами, музицируют. Семья Каронов - театральная труппа,
камерный оркестр. Так будет всегда. Я убежден, что удивительная  спаянность,
единство этой семьи уходят корнями в те концерты и спектакли, которые  вечер
за вечером разыгрывались  в  домашнем  кругу  над  часовой  мастерской.  Для
истории семьи общность вкусов важнее, чем кровные связи. Впрочем, XVIII  век
чтит семью - и на полотнах Греза и в книгах Дидро. Людям,  которые  судят  о
веке Просвещения поспешно и знают, что такое семья в наши дни, тут есть чему