эти траты тем, что получит от продажи  индиго.  Вот  каким  "мошенником"  он
оказался!
     Как заметил Ломени, Бомарше должен был задать себе  три  вопроса:  "Что
случится с моим предприятием, если английские крейсеры захватят мои корабли?
Что с ним  случится,  если  правительство,  напуганное  угрозами  английской
дипломатии, не только бросит меня на произвол судьбы, но и пожертвует  мною?
И, наконец, что будет,  если  американцы  окажутся  побежденными  или  если,
разгрузив мои транспорты; они не сочтут себя обязанными послать  мне  взамен
свои товары?" Но этих вопросов он себе не задал.
     Дня  два  спустя  торговый  дом  "Родриго  Орталес  и   компания"   уже
существовал. Эти два испанских имени снова приводят нас в театр.  Еще  бы  -
комедия! А почему "Родриго"? Уж не в память ли о  "Сиде"?  Скорее  всего.  И
свой самый большой корабль Бомарше потом назовет; "Гордый Родриго". Он  знал
лучше, чем кто бы то ни было, когда он - цирюльник, когда - Campeadur.
     Президент - генеральный директор  торгового  дома  "Родриго  Орталес  и
компания" - открыл свою контору и сам поселился на улице Вьей  дю  Тампль  в
очень красивом особняке, который все  знали  в  квартале  Марэ  (прежде  там
помещалось  голландское   посольство).   Но   даже   для   Бомарше,   самого
предприимчивого человека на свете, найти подходящий дом, подписать договор о
найме, переехать, обставить контору, нанять служащих, ввести их в курс  дела
оказалось нелегкой задачей, особенно когда  это  все  надо  было  провернуть
буквально за два-три дня. И он принялся за работу с  присущим  ему  напорам.
Уже 10  июня  он  смог  отправить  из  своей  конторы  первое  зашифрованное
сообщение мисс Мэри Джонсон, то есть  Артуру  Ли,  которого  он  по-прежнему
считал единственным официальным представителем конгресса. Но, как  мы  скоро
увидим, и по ту сторону океана процветали соперничество и интриги.
     Мария-Тереза,  бывшая  к  тому  времени   уже   на   четвертом   месяце
беременности, поселилась вместе с ним. Вскоре обстоятельства сложились  так,
что "швейцарский пьедестал" - надежная помощница - не  только  управляла  их
домом, но и вела весьма важные организационные  дела,  которые  ее  любовник
стал ей поручать. У девицы  Виллермавлаз,  переименованной  с  недавних  пор
Бомарше для простоты, да  и  забавы  ради,  в  г-жу  де  Виллер,  была,  как
говорится, голова на плечах. Жюли, никогда не отличавшаяся объективностью  к
пассиям своего брата, хотя и испытывала к Марии-Терезе больше симпатии,  чем
к остальным, все же была к ней несправедлива, когда писала о ней:  "Приступы
меланхолии (солнце сквозь тучи), душа, истерзанная сомнениями". Тем не менее
Жюли  де  Бомарше  поспешила  перебраться  в  дом  к  людям,   состоящим   в
морганатическом браке. Правда, не будем забывать при этом, что Бомарше, даже
если бы захотел, не йог вступить в законный брак, поскольку по-прежнему  был
лишен всех гражданских прав. Однако заметьте, это не помешало  ему  основать
торговый дом.
     16-го Бомарше вместе с Гюденом отправился в Бордо, куда  прибыл  20-го.
Накануне отъезда он поделился с Морена своей тревогой по поводу  прошения  о
пересмотре своего дела, которос подал в Совет. "Вы можете спокойно ехать,  -
сказал ему первый министр, - совет и без вас решит все, как надо".
     В Бордо Бомарше купил  корабли,  оружие  и  порох.  Покупка  пороха  не
обошлась без трудностей. Арсенал, который находился  в  Шато-Тромпет,  возле
Бордо, сперва отказался, будто бы по  приказу  Сен-Жермена,  выдать  те  150
центнеров пороха, которые требовал Бомарше. Письма, волнения, десять поездок
из Шато-Тромпет в Бордо, и обратно. За 10 дней он решил  все  эти  проблемы.
Вечером десятого дня они с Гюденом пошли в театр. Как только Бомарше вошел в
зал, его узнали, и весь партер, встретив его овацией, тут же встал  и  запел
его личный гимн: "Все тот же он".
     Поздно ночью, после того как они побывали на банкете в их честь, друзья
вернулись в гостиницу. А теперь предоставим слово Гюдену,  который  напомнит
вам, а может быть, и мне доктора Уотсона:
     "...вернувшись, Бомарше  получил  несколько  писем  из  Парижа;  он  их
прочел, пока я раздевался, потому что усталость гнала меня скорее в постель;
я спросил его, доволен ли он полученными известиями, "Вполне", - ответил  он
совершенно спокойно.
     Я лег и заснул. Моя кровать стояла довольно близко от его  кровати;  на
рассвете я проснулся оттого, что кто-то тронул меня за руку. Я открыл глаза,
увидел его и спросил, не худо ли ему?
     - Нет, - сказал он, - через полчаса мы уезжаем в Париж.
     - Что случилось? Почему? Что вы узнали? - Совет отклонил мое  прошение.
- Боже! Вы даже не обмолвились об этом вчера вечером!  -  Да,  мой  друг.  Я
хотел, чтобы вы спали спокойно. Достаточно того, что я не сомкнул глаз,  всю
ночь обдумывая, что должен предпринять. Я решился, у меня  есть  план,  и  я
еду, чтобы  его  осуществить.  Все  те,  кто,  выходя  с  заседания  Совета,
говорили: "Наконец-то! Больше мы о нем никогда не услышим",  вскоре  узнают,
услышат ли они еще обо мне или нет!"
     Шестьдесят часов спустя они были уже в Париже, и это мне представляется
тем более поразительным, что их экипаж попал в аварию  в  30  километрах  от
столицы. Наскоро побрившись  и  стряхнув  пыль  с  одежды,  Бомарше  тут  же
отправляется в Версаль. Не теряя ни  минуты,  он  без  доклада  врывается  к
Морепа, весьма удивленному его столь, быстрым возвращением, и  выпаливает  с
места в карьер:
     - Что это значит!  Я  мчусь  очертя  голову  на  другой  конец  Франции
улаживать дела короля, а вы в это время спокойно взираете на то, как рушатся
мои дела в Версале!