Это  великолепное  выражение  признательности   должно   было   тронуть
государственного деятеля, который дремал в  Бомарше,  но  всегда  готов  был
проснуться, и утешить  его  при  виде  неблагодарности  одних,  бесчестности
других и молчания Франции.
     Прежде чем завершить главу "Я,  Бомарше"  и  показать,  насколько  этот
человек, считавшийся  всеми  баловнем  судьбы,  на  самом  деле  должен  был
страдать от чудовищной  несправедливости,  выпавшей  на  его  долю,  я  хочу
процитировать несколько строк, которые он сочинил много лет спустя и бросил,
как бутылку в море, грядущим поколениям, не без оснований полагая,  что  они
забудут, как он самолично вписал несколько важных страниц в Историю.
     "...Из всех французов, кто бы они ни были, я больше  всего  сделал  для
свободы Америки, породившей и нашу свободу, я один осмелился составить  план
действий и приступить к его осуществлению, вопреки Англии,  Испании  и  даже
Франции; но я не был в числе лиц, ведущих переговоры, я был чужой в кабинете
министров, inde irae" {Отсюда и гнев (лат.).}.
     Он пытался внушить всей Европе, что всегда был одним и тем же,  но  все
же он иногда бывал другим.

     Post-Scriptum. Случайностей не бывает. Я как раз кончил работу над этой
главой, когда мне попалась хроника Ромена Гари, опубликованная в  печати  16
марта 1972 года. Г-н Гари не из людей; жонглирующих чужими мнениями,  однако
он писал, прочтя какую-то недавно опубликованную книгу о Бомарше, которую он
хвалил: "Этот человек был соткан из молний. Молний гения и подлости, величия
и ничтожества, мужества и хитроумия,  сутенерства  и  великодушия,  это  был
божественный наглец и благородный выскочка,  акула  и  угорь,  целая  эпоха,
целая  Европа.  Это  был  человек  гуттаперчевый,  но   несгибаемый;   смесь
Растиньяка, Манон Леско, Арагона, Казаковы и Калиостро, он  сам  -  одно  из
великих литературных творений жизни". Бомарше любил повторять, что  вся  его
жизнь - это бой. Ясно, что и сегодня он еще не окончен.

        ^T11^U
        ^TБЕЗУМНЫЕ ДНИ^U

                                   Я все видел, всем занимался, все испытал.

     Между 1776 и 1780-ми годами нам не  удается  уследить  за  Бомарше:  он
одновременно находится везде. Чтобы рассказать об этом периоде, перо  должно
нестись по бумаге, закусив удила. Лучшим биографом этих дней был бы Россини:
Фигаро здесь, Фигаро там.  Он  делает  тысячу  дел  одновременно,  от  самых
серьезных до самых ничтожных. Рассказать о них  последовательно  значило  бы
исказить картину его жизни и обмануть читателя.  Рассказать  о  них  о  всех
одновременно требует гения, скажем, его гения. На что же  решиться?  "Я  все
видел, всем занимался, все испытал", - говорит Фигаро в монологе "Женитьбы".
Это он скромничает: надо бы добавить "одновременно". У часовщика в  витринах
часто видишь, что стенные часы или там будильники показывают  разное  время.
Вы легко догадаетесь почему: хозяин никогда не решится поставить их  на  тот
же самый  час,  опасаясь,  что  одни  будут  спешить,  другие  отставать,  и
покупатель начнет сомневаться в точности их  механизмов.  Забудем  теперь  о
часовщиках и их уловках и задумаемся, глядя на эти  циферблаты,  на  которых
пять часов, когда на самом деле полдень,  или  десять,  когда  семь,  и  так
далее. Из всех часов только одни показывают точное время, но  какие?  Именно
так обстоит дело и с Бомарше.
     Я чуть было не взялся описывать  множество  разных  Бомарше.  В  восемь
часов он здесь такой, но в девять - там - уже другой, а в десять  его  и  не
узнать, что не мешает ему тут же снова изменить образ, и  люди  встретят  на
улице  уже  другого  Бомарше,  похожего  на  него,  как   родной   брат,   и
находившегося накануне еще в Лондоне, в то  время  как  в  Бордо  в  тот  же
день... Не преувеличивая, вот какова стоящая передо мной  дилемма:  выверить
Бомарше по точному времени или играть со временем? Мы будем делать  и  то  и
другое.
     В этой главе, которая охватит несколько месяцев, мы постараемся повсюду
следовать за нашим героем, не теряя его из виду, и попробуем узнавать его во
всех обличьях. Но таким образом нам не удастся ни исчерпать его американской
эпопеи, к которой мы вернемся в следующей  главе,  соблюдая  хронологию,  ни
разобраться по существу в ряде частных вопросов, например в  завершении  его
процессов с Лаблашем, в его конфликтах с актерами  или  в  его  деятельности
издателя, - все это требует, чтобы быть верно понятым, отдельного изучения.

     Март, 1776 год.
     Бомарше пишет и передает королю свой последний мемуар, который  мы  уже
приводили, и почти каждый день встречается с Верженном.
     Обсудив свое положение с Морепа, Бомарше обращается в Большой  Совет  с
прошением о полной реабилитации. Не надо забывать, что над ним все еще висел
позор публичного шельмования и что в течение последних полутора  лет  он  не
мог подать кассационной  жалобы,  поскольку  срок  апелляции  был  пропущен.
Требуя полной и торжественной реабилитации, то есть  просто-напросто  отмены
приговора,  он  должен  был  добиться  разрешения  на  совершенно  необычную
процедуру. В связи с  этим  -  каждодневные  визиты  к  Морепа,  к  министру
юстиции, многократные обсуждения всех обстоятельств дела с адвокатом  Тарже,
его советником.