ень и зима так и не наступили.
 В рецензиях на фильм об Одри писали хорошо и большей частью с уважением. Самый 
резкий отзыв принадлежал английскому критику Полу Дену, который писал, что «ее 
хорошенькое личико с большими глазами московитки, одновременно вызывающая в 
памяти мордочку олененка и облик фавна, ничуть не меняется».
 Дайлис Пауэлл признавала, что Наташа «не становится более зрелой», но 
добавляла при этом, что названный недостаток, хотя и правильно отмечаемый 
многими, «делает бедную девушку подобной какой-нибудь разновидности портвейна 
или сыра». А С. Э. Лежен, сочетая резкость суждения с похвалой, заявил, что 
«будучи в определенном смысле „анахронизмом“, она все же „очаровательная 
маленькая гусыня“. Критики, жаловавшиеся в свое время, что Одри жертвует 
лучшими годами своей молодости, отказываясь от „подростковых“ ролей, теперь 
скорбели, что она недостаточно взрослая.
 Кто знает, каких бы высот сумела достичь Одри в «Войне и мире», окажись Видор 
более смелым в своем подходе к экранизации толстовского романа и будь он 
наделен более богатым воображением. В 1955 году ему уже исполнился шестьдесят 
один год, и давно миновала пора его блестящих немых постановок двадцатых годов, 
таких, как «Большой парад»; в прошлом был даже и яркий, пользовавшийся 
несомненным коммерческим успехом фильм «Дуэль под солнцем». У Видора не было 
глубокого понимания исторической эпохи, необходимого для создания чего-то 
большего, чем просто тусклый снимок с толстовской эпопеи. Надо отдать должное 
Видору, сказав, что «арсенал режиссерского кино» в то время еще не имел тех 
психологических ресурсов, которые появились десять лет спустя. Он обращался к 
проверенным голливудским формам, хотя материал требовал совершенно новых 
концепций экранного воплощения. Одри очень хорошо вписывалась в эти старые 
формы, но ее недостатки особенно бросались в глаза в наиболее драматических 
сценах с участием ее персонажа, и самой слабой частью фильма стала сцена 
совращения Наташи лихим и распутным офицером, которого играет (невероятно плохо 
дублируемый) Витторио Гассман. Это мгновение неверности стоит Наташе ее 
репутации и любви князя Андрея. Так как Одри строила свою роль исключительно на 
девической наивности и невинности толстовской героини, то ощущение ветрености и 
бессердечия, которое она должна вызывать, готовясь к побегу, выглядит фальшиво 
и вызывает чувство неловкости.
 Переписка, которую вел Видор, показывает, что он это понимал и частично 
признавал свою вину. Он писал Ирвину Шоу: «Я попросил жену, писательницу 
Элизабет Хилл (это был третий брак режиссера, –  прим. авт. }, прочесть эту 
сцену в ее нынешнем виде, и она посвятила большую часть утра тому, чтобы 
доказать мне, какой вред я нанес образу Наташи». Надо признать, что недостатки 
этой сцены усугублялись неопытностью Одри. И хотя ее отношения с Видором не 
выходили за рамки чисто профессиональных, но они были более близкими, чем было 
нужно для дела. Одри стала, скорее, музой Видора, чем его звездой. Он не 
разочаровался в ней даже тогда, когда стало ясно, что «Война и мир» не будут 
иметь кассового успеха, и прошло много времени, пока фильм начал приносить 
прибыль. По словам Видора, она продолжала оставаться «радостью режиссера». В 
своих воспоминаниях, озаглавленных «О том, как делается кино», где он предстает,
 скорее, как талантливый иллюстратор, нежели оригинальный художник, Видор 
создает целую рапсодию, посвященную Одри:
 «Всякий раз, когда мне задают самый озадачивающий из всех возможных вопросов: 
„Кто ваша самая любимая актриса из тех, которые снимались у вас?“ – в голову 
сразу же приходит это имя». Не было никакой необходимости называть его: их 
взаимное притяжение заметно в каждом кадре «Войны и мира». Он навсегда сохранил 
свою убежденность в том, что Одри с его точки зрения, «идеально» подходит для 
этой роли. Видор все же боялся, что «она, возможно, будет не соответствовать 
русскому представлению об этой роли». И тем не менее, когда русские сделали 
свою собственную экранизацию «Войны и мира» в 1966 году (постановка Сергея 
Бондарчука), «они взяли на роль Наташи актрису Людмилу Савельеву, – отметил 
Видор с самодовольным чувством свершившегося воздаяния, – которая в точности 
соответствовала типу Одри».




  ЗАБАВНОЕ ЛИЧИКО 


 Одри обладала даром мгновенно завязывать знакомство, – вспоминает ее рекламный 
агент Генри Роджерс. – Как только мы встретились, она сразу же благодаря своему 
дружелюбию перекинула мост через ту пропасть, которая нас разделяла». Роджерс 
со своей женой по имени Роз прибыли в римский аэропорт настолько уставшими, что 
даже не спросили ожидавшего их шофера, куда он их повезет. К их удивлению, 
автомобиль остановился у особняка де Лаурентиса, до отказа набитого 
приглашенными на торжественный обед. В основном, это были болтливые итальянцы. 
А итальянским языком Роджерсы владели плохо. Зазвонил телефон. Это был Мел 
Феррер, которому сообщили о их приезде и о том, что их завезли не туда, куда 
нужно. «Вы не понимаете ни единого слова, – прошипел он, – выбирайтесь оттуда».
 «Одри встретила нас, как только мы въехали на дорожку перед их загородным 
домом, – рассказывает Роджерс. – Создавалось впечатление, что она ожидала нас 
там целый час, боясь, как бы мы не проехали мимо, – и, возможно, это 
действительно так и было. Я никогда не забуду то впечатление, которое она на 
меня произвела. Черные широкие брюки, черная водолазка, самая ослепительная 
улыбка, которую вам когда-либо приходилось видеть, и распростертые навстречу 
вам руки так, словно она занималась аэробикой. Одри не протянула мне руку для 
традиционного в подобных случаях делового рукопожатия. Вместо этого она обняла 
меня. „Я так рада, что вы к нам приехали“. Обратите внимание, она не сказала: 
„Работать на меня“. Подобно Эрнесту Леману, Роджерсы не привыкли к такому 
внезапному и одновременно столь искреннему проявлению теплых чувств со стороны 
голливудской звезды. „Но ведь Одри никогда по-настоящему и не