и друзьями в Голливуде. 
Теперь по утрам она предавалась блаженному безделью в доме Грейнджеров, лежа 
рядом с бассейном. Она редко купалась и не любила плавать. Одри курила, правда 
не очень много, дешевые и очень крепкие сигареты. Она умела водить машину, 
ездила на велосипеде. В 1954 году Беверли Хиллз был более спокойным и 
безопасным местом, нежели сейчас. Молоденькая женщина в розовых туфлях и 
мужской рубашке, концы которой завязаны вокруг талии, крутила педали своего 
велосипеда, не привлекая к себе особого внимания. Время от времени Джоан 
Кроуфорд начинала брюзжать по поводу манер молодежи, совершенно позабыв, какой 
она сама была в своих ранних фильмах. «Одри Хепберн, – замечала Кроуфорд, – 
теперь стала одеваться так, как полагается молодой леди». Хедда Хоппер – не тот 
человек, который мог позволить Кроуфорд стать арбитром вкуса в Голливуде – 
отвечала на это: «У меня есть новости для вас, Джоан… Эта „молодая леди“ 
появилась на студии в вызывающих розовых тореадорских панталонах, в облегающей 
хлопчатобумажной розовой рубашке и туфлях всего с одним ремешком».
 Одри жила, как говорится, «на чемоданах». Она только что приобрела платье 
«Живанши» из тех туалетов, которые готовились для «Сабрины». «Оно, конечно, уже 
поношенное, но мне кажется божественным». Слово «божественный», которое часто 
всплывает в интервью с Одри, у нее многозначительно. С его помощью можно уйти 
от конкретной оценки платья, своего коллеги или отношений с кем-либо. Она 
быстро научилась этому.
 Все, кто познакомились с Одри в пору ее «холостяцкой» жизни, согласны с тем, 
что она отличалась искренней простотой и сдержанностью. С точки зрения эмоций 
она многим казалась незрелой. Это и понятно: актриса сумела сохранить 
романтический взгляд на мир в той профессии и в том городе, которые лишали 
людей их романтических иллюзий. «Мне всегда хотелось иметь покатые плечи, – 
говорила она Хоппер, – а не такие, которые выглядят так, словно подбиты ватой». 
Журналистка высказала предположение, что она имела в виду фигуру 
красотки-южанки из «Унесенных ветром». «Вот-вот, кринолин и все прочее».
 Любовная жизнь Одри обходилась без скандалов. Ее роман с Уильямом Холденом не 
повлек за собой распад семьи. У нее не было никакого желания разрушать семейное 
счастье. Она любила независимость. «Мы очень разные с мамой, – призналась Одри, 
когда у нее спросили, почему баронесса предпочла остаться в Лондоне, но тут же 
добавила: – Но у нас с ней очень хорошие отношения». Возникло впечатление, что 
эти отношения только выиграли от их разлуки. «А как насчет поклонников?» – 
следовал неизбежный вопрос. Был ли кто-нибудь в ее жизни после отвергнутого 
жениха Джеймса Хэнсона? Эта фраза уколола Одри легким намеком на ее душевную 
холодность. «У меня не было причин кого-то отвергать», – ответила она сухо, а 
затем прибегла к привычному маневру: призналась в своей ранимости, словно желая 
избавиться от дальнейших расспросов. «Я была так несчастна, когда у нас все 
разладилось, но все-таки я полагаю, что мы поступили правильно». Пол Холт, 
британский критик, посетивший Америку, спросил Одри, может ли она назвать то 
качество, которое сделало ее знаменитой. На этот вопрос она дала странный 
ответ: «Способность учиться чему-то, не делая этого». – «То есть?» («И она 
бросила на меня вежливый, холодный, почти насмешливый взгляд», – замечает 
критик.) – «Браку, например».
 Честолюбие Одри было ничуть не меньше, чем у других кинозвезд, но оно не было 
нацелено на обычные для них ориентиры: ее понимание славы включало 
самопожертвование. Брак тоже относился к числу опасных состояний. Похоже, она 
очень остро чувствовала риск в романтическом идеале семейного союза, 
заключенного под девизом – «все или ничего». Одри не готова была вот так 
рисковать. Работа была куда безопаснее. И все же именно благодаря творчеству 
стиль ее жизни менялся теперь радикально.
 Одри сказала Мелу Ферреру в Лондоне перед тем, как начала сниматься в 
«Сабрине», что ей было бы интересно сыграть с ним в какой-нибудь пьесе на 
Бродвее. В конце 1953 года он появился в Лос-Анджелесе и сообщил ей, что 
отыскал такую пьесу. Незадолго до этого он расторгнул брак с первой женой. И 
теперь стал совершенно свободен и мог быть партнером Одри не только на сцене. 
Мел хорошо разбирался в драматургии, и его выбор оказался весьма удачным. 
«Ундина» была еще одной сказкой.
 Эта средневековая легенда рассказывает о нимфе, которая покидает свою родную 
водную стихию и вступает в чуждый ей мир смертных людей. Написал пьесу 
французский драматург Жан Жираду. Ундина влюбляется в благородного рыцаря, 
покоренного ее волшебной красотой. Но подобно всем человеческим существам он 
весьма непостоянен в своих привязанностях. Их союз кончается изменой и смертью 
рыцаря. А фея возвращается в свое водное царство. Пьеса умело переводила 
средневековое сказание в контекст современных проблем любви и страданий, ею 
причиняемых. В Париже в ней играли Мадлен Озере и Луи Жуве. Лиричность этой 
постановки несколько рассеивала общее мрачное настроение, вызываемое пьесой. Но 
уже в 50-е годы она казалась искусственной и устарелой. Но Феррер считал, что 
пьесу может оживить яркая оригинальная актриса и, конечно, выдающийся режиссер. 
Одри не пришлось долго уговаривать. Как только было получено ее согласие на 
исполнение заглавной роли, известный актер Альфред Лант взял на себя постановку 
пьесы. Феррер, конечно, должен был играть рыцаря. С такими знаменитостями было 
гарантировано хорошее финансирование, и «Общество драматургов» в Нью-Йорке 
поддержало и