Вечерами улицы погружались в темноту, не хватало керосина, электроэнергии. С 
раннего утра возле магазинов выстраивались длинные очереди за хлебом и солью. 
Гельцер, как никогда раньше, чувствовала, что именно сейчас ее искусство 
необходимо людям. Друзья, соратники по сцене — Тихомиров, Москвин, Нежданова, 
Собинов, артисты Малого — много, охотно выступали не только на сценах своих 
театров, но и в рабочих клубах, на концертах в воинских частях. Это единство 
русских актеров отмечали многие иностранцы, побывавшие в Москве тех лет. Со 
стороны, как говорится, виднее. Вот так, свежим взглядом, увидел Россию 
английский писатель Герберт Уэллс, посетивший Москву и Петроград в конце 1920 
года. В своей книге «Россия во мгле» он писал:
 «Наиболее устойчивым элементом русской культурной жизни оказался театр. Здания 
театров оставались на своем месте, и никто не грабил и не разрушал их. Артисты 
привыкли собираться там и работать, и они продолжали это делать; традиции 
государственных субсидий оставались в силе. Как это ни поразительно, русское 
драматическое и оперное искусство прошло невредимым сквозь все бури и 
потрясения и живо и по сей день. Оказалось, что в Петрограде каждый день дается 
свыше сорока представлений, примерно то же самое мы нашли в Москве. Мы слышали 
величайшего певца и актера Шаляпина в „Севильском цирюльнике“ и „Хованщине“, 
музыканты великолепного оркестра были одеты весьма пестро, но дирижер 
по-прежнему появлялся во фраке и белом галстуке… Пока смотришь на сцену, 
кажется, что в России ничего не изменилось; но вот занавес падает, 
оборачиваешься к публике, и революция становится ощутимой. Ни блестящих 
мундиров, ни вечерних платьев в ложах и партере. Повсюду однообразная людская 
масса, внимательная, добродушная, вежливая, плохо одетая…»
 Как раз в 1920 году в Малом театре праздновался 50-летний юбилей сценической 
деятельности Марии Николаевны Ермоловой. Начиная с 10-х годов Ермолова перешла 
на роли пожилых женщин. Но и в этом репертуаре она оставалась великой. В 1913 
году ей довелось сыграть роль Плавунцовой в пьесе Гнедича «Декабрист». Эта 
драма раньше не была допущена цензурой к представлению. В первые годы Советской 
власти Ермолова много и охотно выступала в концертах с чтением стихов Пушкина, 
Лермонтова, Некрасова, Огарева.
 Юбилей Марии Николаевны Ермоловой был праздником и старейшего театра, 
воспитавшего ее. На этом вечере присутствовали московские артисты и посланцы из 
Петрограда, ученые и студенты, красноармейцы… Уэллс верно определил публику 
послереволюционных лет — «внимательная» — написал он. Мы добавим: и 
взыскательная и восторженная.
 Чествовали гордость русского театра, актрису высоких демократических убеждений.

 На этом торжестве присутствовал и Владимир Ильич Ленин.
 Ермоловой, первой в новой России, народное правительство присвоило звание 
народной артистки республики.
 А спустя несколько месяцев театральная общественность, москвичи отмечали 
другой театральный праздник — 25-летний сценический юбилей Екатерины Васильевны 
Гельцер. Сцена в Колонном зале Дома союзов была заполнена артистами разных 
театров, пришедших поздравить юбиляршу. В самом центре, у позолоченного столика,
 взятого из бутафорской, сидела Гельцер.
 Высокий, все еще стройный, в безукоризненно белой сорочке и черном смокинге, 
Василий Дмитриевич подошел к Гельцер и, изящно поклонившись ей, отдал скромный 
букетик анемон. Еще накануне он написал на клочках бумаги то, что хотел сказать 
сегодня своей постоянной ученице и партнерше. Но бумажки эти не взял, зная, что 
память сердца и любовь к искусству подскажут самые верные слова.
 — Дорогая наша Екатерина Васильевна! — произнес Тихомиров медленно. — Мы, 
россияне, долго воспитывали свое искусство танца, долго и кропотливо холили 
русский классический балет. Сегодня все мы будем говорить о нашем балете и 
прежде всего о вас. Ваше художественное чутье подсказало вам, Екатерина 
Васильевна, где глубина и правда той великой пластики, которая связывает нас с 
художниками, жившими и творившими до нас…
 Тихомиров говорил о том, что Гельцер была награждена от природы могучим 
темпераментом большого художника, что она свято продолжила традиции старых 
мастеров и дарила современникам своим незабываемые мгновения высоких и 
благородных тайн искусства, что никакие модные течения не заставили балерину 
забыть истинно великое в балете. Неизменный партнер Екатерины Васильевны на 
протяжении всех этих 25 лет, он напомнил всем, кто сегодня был в зале, о Дункан,
 которая оживила рисунки этрусских ваз, но не стала единственной и неповторимой.
 Он вспомнил Дягилева, растерявшего себя в погоне за вычурной модой века.
 — А вы, — сказал Тихомиров, обращаясь к Гельцер, — совершенно исполняя 
прекрасные танцы, утверждали: «А все-таки классический танец — это самое 
главное». Мы видели в ваших сценических работах в стиле этрусских ваз и Востока,
 что классической танцовщице все доступно. Я приветствую здесь не только 
выдающуюся актрису, но и человека с независимым мнением в области искусства!
 Будучи долгие годы учителем Гельцер, он имел время сделать вывод, что работать 
с талантливым артистом всегда трудно, потому что большинство из них строптивы. 
Но зато какое счастье несут эти строптивцы и тем, кто их учит, и тем, кто их 
видит на сцене из зрительного зала.
 — Мы старые с вами друзья и партнеры, — продолжал Тихомиров, — и танцевали на 
сценах почти всех больших стран. Мы, москвичи, не представляем себе Большого 
театра без вас, дорогая наша Гельцер. И мы не знаем, чему удивляться: 
несокрушимой энергии, которая помогла артистке побороть все препятствия, или 
той умной среде, в которой мы напитались глубокими принципами, помогшими нам 
найти свою широкую дорогу для постижения тайн искусства. Низко кланяюсь сегодня