В часы отдыха она любила рассматривать полотна, висевшие у нее в кабинете и в 
гостиной. Они помогали работать и сохранять оптимизм в трудные минуты.
 Гельцер бывала вспыльчива, иногда капризна. Но всегда доброжелательна. Если ей 
почему-либо не нравился человек, она молчала — не говорила ни хорошего, ни 
худого о нем. Если же новый знакомый импонировал ей, она относилась к нему 
просто и дружелюбно.
 Балерина жила как бы в двух временных измерениях. Одна жизнь — сиюминутная, с 
ее каждодневными заботами, занятиями, тревогами, спектаклями. Вторая — та, что 
таилась в глубине души, невидимая знакомым, коллегам, близким, но такая же 
напряженная, как и обычная. Когда балерина приходила в свою артистическую 
уборную, все сиюминутное, житейское оставалось за порогом театра. Здесь, под 
крышей ее второго дома, жили Одетта, Медора, Саламбо. Балерина так проникалась 
настроением героини, что в каждом спектакле Тихомиров видел совсем другое лицо, 
будто то была не его Катя.
 Балерина входила в роль искренне, до самозабвения. Вот Медора идет между кулис,
 сейчас ее выход к зрителям. Она замечает на своем пути какое-то «препятствие». 
Сильным рывком Медора — Гельцер отстраняет это препятствие — им оказалась 
замешкавшаяся балерина — и выбегает на сцену… Когда в антракте ей рассказали 
этот эпизод, она удивилась: она не помнила его, не заметила, так хотелось ей 
скорее встретиться с Конрадом. «Если это действительно так, искренне 
раскаиваюсь», — сказала Гельцер товарищам.
 Она любила повторять фразу: быть на сцене — значит жить на сцене. И сама жила 
на сцене, в любой партии, в каждой своей героине.

 X. Идите в «народ», творите перед ним!


 Язык мимики и пластики понятен всем и каждому…

    Е. Гельцер

 За Садовым кольцом начинались улицы и переулки, где селились обычно люди 
небольшого достатка — рабочие и ремесленники. Здесь редко можно было встретить 
особняки разбогатевших купцов или мещан.
 Именно в этих районах в конце прошлого века и возникали так называемые 
народные дома.
 Первым народным домом был Нижегородский, открытый в 1903 году на деньги, 
собранные Алексеем Максимовичем Горьким и его друзьями. То был клуб в нашем 
понимании, где рабочие могли провести вечер — представить несложную пьесу, 
почитать книгу или газету в читальне, выпить чаю в чайной. Но из-за денежных 
затруднений Нижегородский народный дом просуществовал недолго.
 Самым крупным народным домом в Москве был Введенский на Введенской площади, 
пользовались популярностью также Сергиевский и Алексеевский, Садовнический и 
Немецкий, Сухаревский и Хитровский. Артисты знакомили посетителей с пьесами 
Островского, Гоголя, Фонвизина. Деятельность народных домов строго 
контролировалась полицией, пьесы к постановке разрешались далеко не все, книги, 
прежде чем попасть в библиотеку, проходили строгую цензуру. Не допускались 
совсем сочинения Добролюбова, Салтыкова-Щедрина, Успенского…
 В Алексеевском народном доме после 1917 года не однажды выступал Владимир 
Ильич Ленин — перед рабочими Москвы.
 Дом этот находился в бывшем Глазовском переулке, недалеко от Грузинских, 
Большой и Малой улиц, и потому его в старые времена называли еще Грузинским. 
Стоял он посреди обширного сада и имел сцену. По воскресеньям здесь бывало 
очень многолюдно, приходили с Красной Пресни, Смоленской площади и Брестских 
улиц и даже из Марьиной рощи. В один из дней 1913 года в городе появились афиши,
 извещавшие о предстоящем концерте в Алексеевском народном доме балерины театра 
его императорского величества Екатерины Васильевны Гельцер. В день концерта 
Глазовский переулок шумел как растревоженный улей.
 А сама Гельцер, как обычно в день выступлений, встала несколько позже, выпила 
чашечку черного кофе и не спеша проделала экзерсис, адажио, большие прыжки. 
Присела к рабочему столу и еще раз просмотрела программу концерта. Решила, что 
изменять ничего не следует. Ее друзья волновались, они опасались, дойдет ли вся 
красота классического танца до людей, неискушенных в балете. Но Гельцер 
оставалась спокойной — балерина хорошо знала того зрителя, который так 
внимательно, с воодушевлением смотрел ее с галерки Большого театра.
 Не случайно с первых лет своей артистической деятельности Гельцер завоевала 
симпатии демократического зрителя. Театральный критик Аким Львович Волынский 
писал о балерине: «Вот человек, несущий в своем изумительном танце всю соборную 
Москву, со всеми ее колоколами, лихими тройками и бесконечными праздничными 
гулами… Танцует классический танец, а с ней и в ней приобщается к этому танцу и 
вся исконная Россия». Но лучше других знала себя, свои возможности, свои 
устремления на сцене сама балерина. Она любила говорить, что танцует для 
галерки: «И пусть меня некоторые и уверяют, что я утрирую жест или движение, — 
я хочу, чтобы каждое движение пальца моей руки было видно».
 Здесь к месту будет заметить, что Гельцер была первой среди балерин, 
стремившихся приобщить простых людей к классическому танцу, и была глубоко 
убеждена, что язык пластики понятен всем.
 В день концерта в театре Алексеевского дома пришлось поставить дополнительные 
стулья, но и их не хватило. Еще больше оказалось бесплатных зрителей, они 
расположились вдоль барьера театра, сзади на скамейках, на столах, были даже