сцене театра «Ла Скала», но не захотела остаться навсегда в Италии и вернулась 
в Россию.
 Выигрышная внешность, отточенная техника, грациозность и вместе с тем 
стремительность произвели впечатление на москвичей. По праву Джури заняла в 
труппе первое положение. Она прослужила на московской сцене около десяти лет. 
Трагическая случайность — неудачное падение — заставила ее уйти из театра и 
давать частные уроки танцев.
 Двумя годами раньше Екатерины Гельцер окончила школу Любовь Рославлева. И была 
сразу зачислена в труппу солисткой. Изящная, хорошенькая, она показала 
безукоризненное владение техникой, свободу исполнения и недюжинное актерское 
дарование. И зрители и критики увидели, что молодая танцовщица сценична и 
обаятельна. Признали в ней оригинальный талант и петербуржцы — они охотно 
посещали балеты с участием Рославлевой. Ее Аврора в «Спящей красавице», Медора 
в «Корсаре», Китри в «Дон-Кихоте» в постановке Александра Алексеевича Горского 
заставили всех любителей балета говорить о Рославлевой как о незаурядном 
явлении.
 Чтобы завоевать симпатии зрителей, встать в один ряд с Джури и Рославлевой, 
Гельцер нужно было обладать многими превосходными качествами. И она смело 
вступила в соревнование. В балете «Хрустальный башмачок» Гельцер вновь 
заслужила похвалу прессы. «В бенефисном спектакле г-жи Рославлевой принимала 
участие, между прочим, молодая талантливая танцовщица г-жа Гельцер, 
состязавшаяся с г-жой Рославлевой в технике и имевшая одинаковый с ней шумный 
успех в танце жучков. Г-жа Гельцер исполнила этот танец чрезвычайно грациозно».
 В конце второго сезона Гельцер перевели на положение второй солистки. Казалось 
бы, все складывается в судьбе молодой артистки удачно. Но чем больше хвалили 
Гельцер, тем чаще и она сама, и Василий Федорович задумывались над тем, чего ей 
недостает, что мешает чувствовать себя на сцене совершенно свободно.
 Когда в августе 1893 года балетная труппа Большого театра собралась после 
летнего отдыха, все обратили внимание на высокого, стройного юношу с красивым 
интеллигентным лицом. В нем узнали того самого Василия Тихомирова, который 
двумя годами ранее закончил Московское театральное училище и был направлен в 
Петербург для усовершенствования. Там он занимался у Гердта и наблюдал уроки у 
Иогансона. Танцовщику предлагали остаться в Мариинском театре, но он предпочел 
сцену родного города.
 В столице Тихомиров мог сделать блестящую карьеру, не напрасно его заметила 
даже Кшесинская. Московский же театр тех лет, находившийся у начальства на 
положении пасынка, предложил Тихомирову небогатый репертуар. Классических 
балетов ставилось мало. Поклонник «обстановочных» балетов-феерий, Мендес 
увлекался чисто внешними эффектами. Он возобновил примитивный сюжет Оге «Роберт 
и Бертрам, или Два вора». Балет этот вызвал интерес публики лишь потому, что в 
роли незадачливого полицейского выступал Василий Федорович Гельцер. Кстати, 
здесь дебютировал Тихомиров во вставном па-де-де. Его первой партнершей была 
Рославлева.
 Юная Катя Гельцер увидела Тихомирова на его дебюте. В новом танцовщике ей все 
понравилось — и классическая фигура Тихомирова, и легкость, и благородство его 
танца, и высокая техника артиста, и его музыкальность.
 Василий Федорович тоже с радостью следил за развитием таланта Тихомирова. 
Между тем молодой танцовщик, наслышанный о мастерстве Гельцера, мечтал о более 
близком с ним знакомстве. Как-то Василий Федорович пригласил юношу в гости. 
Среди прочего говорили и о том, что беспокоило молодого артиста.
 Первый сезон, несмотря на то, что Тихомиров сделался любимцем публики, не 
принес ему удовлетворения. И он пвдумывал, не уйти ли из балета. Музыкант, 
отлично владеющий скрипкой и фортепьянной техникой, он мечтал стать скрипачом. 
Беседы с Гельцером о живописи, литературе и, конечно, о балете, о путях 
развития его вернули Тихомирову уверенность в правильности выбора.
 — Оставить балет?! — возмутился Гельцер. И начал перечислять все достоинства 
танцовщика: легкость и благородство танца, мужественность и выразительность, 
стиль, вполне отвечающий московской школе… Гельцер искренне восхищался 
мягкостью и вместе с тем силой прыжков Тихомирова, ему нравилось, что тот ни на 
кого не похож. Гельцер убеждал Василия Дмитриевича, что сейчас московской сцене 
нужны молодые таланты.
 Василий Федорович видел в Тихомирове не только способного танцовщика, но и 
образованного, жаждущего знаний человека. Круг вопросов, которыми интересовался 
Тихомиров, был обширен. Он изучал живопись, литературу, психологию. Чтобы 
прочитать сочинения Новерра и Блазиса о балете, занялся серьезно французским 
языком.
 — Откуда вы такой? — спросил его как-то Василий Федорович.
 — С Арбата, — шутливо ответил Тихомиров. — Да-да, мы жили с матушкой в старом 
доме, окна нашей квартиры выходили в уютный дворик одной из арбатских улиц. Как 
помню себя, меня всегда тянуло к книгам. А музыка, даже шарманка, просто 
завораживала. Матушка мечтала видеть меня ученым. А я вот стал артистом…
 Гельцер, чуть смущаясь, вдруг заговорил с Тихомировым о своей Кате. Он 
деликатно дал понять собеседнику, что уроки Мендеса развили ее технику, но 
породили и профессиональные недостатки.
 Тихомиров смотрел на Гельцера и, кажется, понимал, что того беспокоит.
 — Руки? — спросил он Василия Федоровича.
 — Да, маловыразительная линия рук и корпус — негнущийся… Вы не согласились бы 
позаниматься с Катей? Смотрю на вас на сцене и вспоминаю Гердта и Иогансона.
 Через неделю состоялось первое занятие. Катя вернулась домой взволнованная и 
еще более очарованная Тихомировым. Он назначал уроки так, чтобы успеть и