правосудие королевских судей.
 А вот еще одна страница: Николя Дастюг, виновный в умерщвлении дерзкого на 
язык пекаря, несколько раз назвавшего его жену «бесстыдницей» за то, что она 
пеняла ему за подгоревший хлеб. Муж пришел разбираться. Пекарь не убоялся и его 
и даже бросил ему в лицо вязанку хвороста. Удар кинжалом «через желудок в 
грудь» — и вот вам еще одна драма. И тут тоже помилование.
 В следующем документе речь идет о возвращении к нормальной жизни Гийома Фрике, 
сына Мателена Фрике, мясника деревни Сен-Севан, расположенной в кастелянском 
округе Люзиньян. В этом случае драма явилась результатом свойственной молодости 
горячности. Пошли несколько человек в одно ноябрьское воскресенье пострелять из 
лука. Прицепили две шляпы к ветке, и получилась мишень. Один из стрелков стал 
очень неудобно, и ему посоветовали отойти подальше. Тот только плечами пожал: 
идите, мол, стрелять на другой край луга. А те заупрямились: не перевешивать же 
шляпы! Не дожидаясь, пока строптивец отойдет, начали стрелять. В результате 
одна стрела ранила его, и от этой раны он через месяц скончался. И опять 
помилование, а не то пришлось бы сына мясника повесить.
 Откроем еще одну ведомость канцелярии, значащуюся под номером 183. И обнаружим 
там все те же примеры случайных убийств, непредумышленных преступлений. Снова 
помилования тем королевским подданным, которые убили защищаясь либо впервые 
попались на краже. Но не закоренелым преступникам. Франсуа Вийон фигурирует в 
этой ведомости повторно, по поводу вторичного помилования, относящегося к тому 
же самому преступлению. За ним следует Вийме Пезен, несчастный подмастерье 
столяра, специализировавшегося на изготовлении дверей и окон. В одной 
несуразной перепалке, где каждый обзывал друг друга сводником, Вийме оказался 
зажатым в лавке, в то время как его противник стоял в двери и кричал:
 — Сын потаскухи! Клянусь Богом! Ты от меня не уйдешь!
 Они подрались, сначала мотыгами, потом ножами, схватив их тут же, на соседнем 
прилавке. Противник угрожал «ножом с большой деревянной ручкой и широким 
лезвием, какими убивают свиней», и Вийме почувствовал, что жизнь его находится 
в опасности. Он наклонился, чтобы уйти от удара, и сам ударил в пах. 
Королевское помилование вернуло Вийме Пезена к его столярным делам.
 В следующем документе речь идет о возвращении к нормальной жизни «бедного 
молодого человека приблизительно тридцати шести лет от роду» — такая формула 
вырвалась у нотариуса, — который в Брюгге в одной таверне, расположенной около 
Кармелитского моста, убил во время драки человека. Причиной драки явилась 
временная благосклонность одной «молодой женщины, которая была влюблена». Иными 
словами, один из драчунов пожелал отнять у другого проститутку. По мере того 
как листаешь страницы, перед глазами выстраивается целая вереница причин, 
порождавших такого рода непредумышленные преступления: спор из-за женщины либо 
земли, накапливавшаяся из поколения в поколение ненависть, беспричинные, вдруг 
разгоревшиеся душным летним вечером ссоры. В такого рода делах чаще оказывались 
замешаны клиенты таверны, нежели посетители княжеских дворцов, и разрешались 
они в большинстве случаев с помощью ножа, а не шпаги. Получение помилования 
означало, что удалось найти посредника, засвидетельствовавшего, что ранее 
обвиняемый отличался безупречной моралью, но при этом хватало заступничества 
кюре, и не было никакой необходимости иметь высокого покровителя, чтобы 
добиться этого снисхождения, отнюдь не считавшегося льготой в обход закона. 
Ускользнув от виселицы, Вийон ушел от наказания не один, а в компании таких же, 
как он, бедолаг, тоже не надеявшихся на подобный благополучный исход дела. Его 
компаньонами по несчастью и по милости были подмастерья, школяры, виноградари. 
Среди них не числились ни поэт Карл Орлеанский, ни художник Рене Анжуйский. Не 
встречались среди них — возможно, пока еще не встречались — и называвшиеся 
тогда «кокийярами» нищие.
 Не будем, однако, слишком доверчивыми. Когда читаешь эти документы, то 
обнаруживаешь, что все убийцы были мирными людьми, добрыми отцами и добрыми 
сыновьями. Убивали они, защищаясь, но никто и никогда не рассказал нам о том, 
из-за чего жертва завязала драку. Вийона оскорбили, а он даже не знал почему. 
На Вийме Пезена напал Пьере Катер в тот момент, когда он, закончив работу, 
проходил в самом конце моста Нотр-Дам мимо лавки торговца скобяными изделиями и 
кроватями.
 — Бесстыдник! Предатель! Распутник! Клянусь Богом! Тебе осталось жить не 
больше двух дней! Распутник!
 Вийме остановился, совершенно ошеломленный. Подобно всем тем, кто получил 
помилование, он не произнес ни единого ругательства. Он был тружеником, а 
отнюдь не распутником, то есть не сутенером. А ведь он мог бы с успехом 
ответить такими же оскорблениями, тем более что Пьере Катер последние 
двенадцать лет нигде не работал. А на что же он жил, если не «на то, что 
зарабатывали женщины»?
 Еще более серьезно то, что Вийме Пезена обозвали «сыном потаскухи». Между тем 
его мать была еще жива, находилась в Турне и весь квартал знал ее как 
«порядочную, добродетельную женщину». Как не помиловать ремесленника, 
вступившегося за честь своей матери, хотя та и проживала в Турне, хотя в Париже 
никто и не думал сомневаться в ее добродетели?
 Ну а что касается двух помилований, вписанных в две различные ведомости двумя 
разными нотариусами, то здесь поводов для удивления у нас еще больше. В одном 
документе фигурирует «магистр Франсуа де Лож, или иначе де Вийон»; это 
единственный текст, где мы встречаем имя «де Лож», и одновременно единственный 
случай, когда Вийон позаимствовал у капеллана Гийома вместе с именем и частицу 
«де». В другом документе значится «Франсуа де Монтербье, магистр искусств».
 Не следует удивляться такому написанию фамилии. В XV веке буквы «т» и «к» были