дровосек из Сен-Клу, садовник из Исси. Едва дела начинали поправляться, как он 
опять возвращался к себе на родину.
 В ту пору, когда Франсуа де Монкорбье стал посещать школы факультета искусств, 
Париж уже начал оправляться от потрясений, образовались вакансии, места. Стало 
не только больше мест, но и больше места. Каждый второй дом пустовал. Так что 
жилье обходилось недорого, а торговля рабочими местами осуществлялась на 
Гревской площади, на вытянувшейся вдоль винного порта площади, выполняющей 
одновременно и функции биржи труда, и функции ярмарки новостей. Париж залечивал 
свои раны и старался забыть недавнее прошлое. Когда 12 ноября 1437 года 
состоялся торжественный въезд в Париж короля Карла VII, никто там уже и не 
вспоминал ни о власти бургундцев, ни о том, что еще год назад Ричмонт вступил в 
город без единого выстрела: Карл Победитель заключил с Бургундией мир, а раз 
так, то зачем задавать бесполезные вопросы? Те, кто возвращались из Буржа, из 
Тура, из Пуатье, смешивались с теми, кто остался в Париже, кто служил там 
Бедфорду. Возник существенный, постепенно рассасывающийся излишек знати. В 
Парламенте сливались вместе Париж и Пуатье, а в счетной палате — Париж и Бурж. 
Такие же новые конкурентные отношения возникали в среде адвокатов, прокуроров, 
стряпчих и всего остального судейского сословия, равно как и в среде 
священников, каноников, школьных учителей. В Сорбонне богословы из Пуатье и из 
бургундского Парижа манипулировали одними и теми же силлогизмами, а судьи Жанны 
д'Арк начинали страдать забывчивостью. Не нужно, однако, заблуждаться: 
предусмотрительные люди заранее приняли меры предосторожности. Так парижский 
капитул оставил вакантным кресло декана, заседавшего еще совсем недавно в 
королевском совете Буржа, причем доход, полагающийся за исполнение этой 
должности, был деликатно сохранен.
 Ведь политический осмос происходил между людьми, принадлежавшими к одному и 
тому же миру, где хорошие манеры свидетельствовали о том, что долг платежом 
красен. Поначалу возвращение шло не очень активно, но в период с 1436-го по 
1440 год гармоничное слияние закончилось и ряды парижской знати оказались 
полностью восстановлены. Арно де Марль, ставший членом Парламента в 1413 году, 
в эпоху антикабошьенской реакции, занял в качестве председателя то же самое 
кресло, которое, как все помнили, занимал в свое время его отец, адвокат при 
Карле V и канцлер при Карле VI. Все возвращалось на круги своя.
 Ну а рядом с возвращавшимися были еще и выжившие из тех, кто оставался в 
городе. Не слишком высовывая нос, они делали свои дела. Кричали за одного, 
потом кричали за другого. Больше всего они кричали «Да здравствует мир», что в 
определенные моменты свидетельствовало о наличии у них политической программы, 
а в другие моменты — о полном отсутствии какой бы то ни было политической 
программы…
 Это был мир мелких бакалейщиков и торговцев средней руки. Очень многие мужчины 
и женщины вынуждены были покинуть город, спасаясь от безработицы. Из 
шестидесяти торговцев вином, имевших раньше лавки на Гревской площади, в 
обескровленном и блокированном Париже 1430 года осталось только тридцать четыре.
 Мелкая буржуазия порта и разбросанных по прилегающим к нему улицам лавочек 
подверглась суровой селекции. Чем меньше было работы, тем меньше было людей; 
так что оставшиеся все же работали, но кое-как.
 Правда, в 1445 — 1450 годы они оказались первыми на месте, чтобы 
воспользоваться плодами возрождения деловой активности. И как тут было не 
заметить среди этих парижских парижан представителей старинной столичной 
буржуазии, внуков и правнуков именитых, почти легендарных граждан, живших при 
Филиппе Августе и при Филиппе Красивом? Среди них, например, семьи Брак и Бюси, 
которых служба трону еще в эпоху первых королей из династии Валуа привела в 
ряды нового дворянства: когда в 1441 году Жермен Брак стал членом Парламента, 
он уже был владельцем лена и смотрелся в городе законченным аристократом. Не 
исчезли из употребления и многие фамилии крупных буржуа, хорошо известные в XIV 
веке в мире финансов: Жансьен, Эпернон по-прежнему сохранили в ратуше бразды 
правления административной машиной, руководящей экономической жизнью. А другие 
утратили свой былой вес и пополнили ряды мелкой знати на уровне кварталов, на 
уровне цехов, превратились в скромных статистов обыденной парижской жизни. Они 
стали десятниками, стали членами суда. Без их присутствия не обходился ни один 
из тех еженедельных праздников, где соревновались в стрельбе из лука и арбалета.
 Они возглавляли торжественные шествия своих гильдий, а во время сходов с 
сознанием собственного достоинства принимали участие в спорах церковного 
старосты с кюре.
 Эти истые парижане были теперь уже не на самом виду и все же по-прежнему 
пользовались некоторым влиянием. Совершенно естественно, что именно на их долю 
выпадала организация сопротивления пришельцам, которое сводилось к преграждению 
доступа в цеха и гильдии и имело целью наиболее эффективную защиту интересов 
местной буржуазии. Следствием этого защитного инстинкта старожилов, 
присваивавших себе Париж, стала еще более строгая регламентация — весьма 
вредная для экономического развития города, — создававшая еще более 
непреодолимые барьеры на пути иногородних рабочих и торговцев.
 Бдительность проявлялась неукоснительно. Жестокий урок получил в 1464 году 
после избрания его старшиной Кристоф Пайяр, который, будучи королевским 
казначеем, считал себя уже вне пределов досягаемости. Ему пришлось сознаться, 
что он родился в Осере, а затем отойти от дел.
 Более счастливая судьба оказалась у менялы Жана Ле Риша, которому в 1452 году 
удалось в какой-то степени убедить людей, что хотя он родом из Бур-ла-Рена, но 
от бремени его мать разрешилась в Париже.
 Все это изысканное общество, противостоявшее нашествию «чужеземцев» — так