был нетерпелив. Богословие потребовало бы еще двенадцати-четырнадцати лет, 
юриспруденция — от шести до восьми, а Вийону, молодому человеку, которому 
исполнился двадцать один год, который только что получил степень магистра и не 
загадывал вперед дальше, чем на десять лет, это казалось чересчур долгим сроком.
 Здесь было над чем поразмыслить.
 Многие тут же пытались воспользоваться только что полученным преимуществом: 
степень магистра давала возможность заработать кое-какие деньги на средних 
этажах той или иной общественной службы, в церкви, в науке. Не иссякала 
потребность в священниках, владеющих латынью и способных сносно прочитать 
проповедь на французском языке. Школы нуждались в учителях, знающих основы 
педагогики и грамматики. Имела свои преимущества и работа переписчиков, 
поскольку в те времена никто еще не знал, что в Страсбурге в изгнании живет 
один Майнцский гравер и изобретает типографский шрифт, которому было суждено на 
протяжении жизни одного поколения в корне изменить древний способ 
распространения человеческой мысли. В 40-е годы XV столетия читатель располагал 
лишь книгами, переписанными от руки, и ему не составляло труда отличить хорошую 
копию от плохой, искажающей текст и утомляющей глаза.
 Хороший переписчик достойно зарабатывал себе на жизнь. Вийон об этом знал и, 
по-видимому, какое-то время занимался этим ремеслом. Свидетельством тому может 
служить одно упоминание о мифической копии «Романа о Чертовой тумбе», якобы 
написанного самим Вийоном, переписанного его старым другом Табари и завещанного 
магистру Гийому де Вийону.
 Какова бы ни была роль самого Вийона в том шумном, но, похоже, бессмысленном 
деле с «Чертовой тумбой» и какова бы ни была его роль в историографии 
упомянутой им проказы, тот факт, что он говорит о ней в «Большом завещании», 
позволяет предположить, что год спустя после получения им степени магистра 
Франсуа де Монкорбье охотнее участвовал в жизни будущего Латинского квартала, 
нежели в интеллектуальной деятельности «высших» факультетов. Наступал период 
рождения Франсуа Вийона.




 ГЛАВА VII. Охотно я передаю мою часовню и сутану и паству…




УНИВЕРСИТЕТСКИЕ ПРИТЯЗАНИЯ

 Когда— то в былые времена университет претендовал на то, чтобы руководить 
христианским миром. Магистры -как регенты, так и школяры — изобретали реформы 
для всей церкви и для всего французского королевства. Они выносили на 
голосование, следует ли повиноваться папе римскому или же следует обходиться 
без него. Они посылали своего депутата на Собор и не раз навязывали епископам 
точку зрения докторов-богословов. Будучи реформаторами в силу своих 
интеллектуальных занятий, люди университета в большинстве своем оказались на 
стороне бургундцев по причине своего конформизма и в результате стали 
союзниками англичан. Поскольку в процессе Жанны д'Арк они проявили себя с самой 
худшей стороны, то по возвращении Карла VII их участие в политической жизни 
резко сократилось, а возникновение конкурирующих центров в Лувене, Кане, Пуатье 
окончательно разрушило претензии парижского университета на гегемонию.
 Кое— кто предпочел отойти от светской суеты, чтобы обратить свои взоры к вновь 
возрождавшемуся после смуты гуманизму. Однако большинство с трудом находило 
приложение своей энергии и ждало лишь случая, чтобы выйти на авансцену 
парижской жизни.
 В 1440 году случился первый серьезный инцидент, где столкнулись друг с другом 
университетские преподаватели и люди из Шатле. Три королевских сержанта 
арестовали двух магистров-августинцев прямо в их резиденции, то есть там, где 
они пользовались территориальной неприкосновенностью. Сержантам пришлось 
явиться с повинной — в одних рубашках, с факелами в руках — и просить прощения 
y alma mater. Этот случай повсеместно обсуждался. Дабы увековечить свою победу, 
университет заказал одному скульптору изготовить статую.
 Четыре года спустя магистры устроили забастовку. Случилась она из-за того, что 
на университет обрушился королевский фиск. Надо сказать, что аппетиты фиска 
непрестанно росли, и Карл VII как раз в тот момент пытался избавиться от 
сложившейся еще во времена Филиппа Красивого традиции получать согласие 
налогоплательщиков на сбор налогов. Время от времени налогом облагалось 
духовенство, советники Парламента, буржуазия Парижа, буржуазия Лиона… А на этот 
раз люди короля попытались обложить налогом преподавательский состав 
университета.
 Ректор поссорился с «избранником», то есть с чиновником, возглавлявшим 
королевское налоговое ведомство и сохранившим от предложенной Генеральными 
штатами — за сто лет до описываемых событий — выборности лишь титул, гласивший: 
«избранник по налоговым делам». Избранник вспылил. Ректор счел себя 
оскорбленным. И началась забастовка, продлившаяся с 4 сентября 1444 года по 14 
марта 1445 года. На этом потеряли зеваки: не было служб ни на Рождество, ни на 
Великий пост. Что касается безденежных школяров, к которым фиск не имел никаких 
претензий, их эта история, скорее всего, лишь позабавила.
 Еще один скандал разразился, когда королевский прево позволил себе бросить в