предназначавшаяся всем другим людям; и не без гордости он называл себя 
школяром. Узник Мёна составляет колючий букет из всех пережитых страданий и 
предлагает его самому себе, ставшему другим человеком.
 Этот новый человек — «бедняга Вийон». Это износившийся человек, которого уже 
можно было разглядеть в «Балладе подружке Вийона» с ее тихим плачем, горестными 
предчувствиями. До сего времени Вийон употреблял слово «бедный», только лишь 
чтобы поразвлечься, даже когда в нем чувствовался будущий певец горестных минут,
 хотя он был еще только творцом «Малого завещания». «Бедные писцы, говорящие 
по-латыни» из «Малого завещания» — это откормленные монахи, а «бедные 
беспризорные сиротки» — это богатые ростовщики. Теперь понятие «бедный» уже не 
вызывает смеха. Вийон сетует на свою судьбу и определяет свое новое положение 
другими словами. Несправедливость фортуны, тщета усилий, постоянно 
повторяющиеся неотвратимые падения — все это высказано в одном стихе и названо 
одним словом. В рефрене «Баллады Судьбы» Вийон сам себе дает совет, выражающий 
его новое мироощущение.



   И замолчи, пока я не вспылила!
   Тебе ли на Судьбу роптать, Вийон?  [202]  



 Повторяющееся слово — это «бедный»; он «бедный школяр» и воображает себя 
«бедным галантерейчиком», а в эпитафии ко всему прибавляется еще «бедный 
маленький школяр». Он нравится себе в этом облике и дважды повторяет «бедный» в 
двух стихах «Большого завещания». Чтобы представить себе облик этого нового 
Вийона, достаточно прилагательного «бедный», звучащего все время, пока 
заключенный в тюрьме Мёна взывает о помощи:
 Оставите ль вы бедного Вийона?
 Бедным родился, бедным умирает. Не писал ли несколькими годами раньше Мишо 
Тайеван: «Бедственное положение хуже смерти»? Одураченный Фортуной, наказанный 
людьми, обманутый женщинами, истощенный голодом, побежденный болезнью, он 
заранее оплакивает себя в предчувствии смерти, которая ничего в мире не изменит.
 Утешает одно: все пройдут через это.
 Но с той минуты, как ему начинает слышаться голос жалости, для него все 
становится приемлемым. Физическая немощь, дряхлость входят составными частями в 
общую картину. Он потом добавит к этому в «Большом завещании» и бессилие, 
рисованное без всякой стеснительности с помощью двойного словаря — 
реалистического и куртуазного. Его «плоть уже не пылает», а голод «отбивает 
любовные желания».
 Оставшаяся у него малая толика уважения и почтительности заставляет его 
обратиться к образу матери, он и ей, старой, набожной женщине, приписывает те 
же качества, что и себе, — «бедная» и «маленькая», он как бы признается в своем 
поражении и в то же время наслаждается своей горечью. Она «бедненькая, 
старенькая», «бедная мама», «бедная женщина», «скромная христианка». Она ничего 
не ведает, ничего не просит. Вийон объясняется с ней так, чтобы не казаться 
слишком почтительным. Он выбирает для нее судьбу, уготованную им себе: делает 
менее значительной, чем она есть на самом деле.
 Нищета не мешает надеяться. И один и тот же рефрен повторяется на протяжении 
всей баллады, где тревога достигает предела. Может быть, его все-таки не 
оставят? Даже свиньи, говорит он в другом месте, помогают друг другу. Придет ли 
наконец грамота о помиловании, которую так просто получить, живя в Париже и 
имея доступ во дворец?



   Живей, друзья минувших лет!
   Пусть свиньи вам дадут совет:
   Ведь, слыша поросенка стоны,
   Они за ним бегут вослед.
   Оставите ль вы здесь Вийона?  [203]  



 Узник ждал письма. Но грядет великое, и Вийону не надо ни родственникам, ни 
друзьям раздавать благодарности. Грядет король Франции.


ВОСШЕСТВИЕ НА ПРЕСТОЛ ЛЮДОВИКА XI

 Карл VII умер 22 июля 1461 года. Дофин Людовик был в Авене и готовился войти 
во Францию. Еще прежде его короновали в Реймсе. Праздник был великолепен. 
Каждый следил за своим соседом.
 В течение пятнадцати лет дофин открыто выражал недовольство своим отцом. Все 
отталкивало их друг от друга, долголетие Карла VII вызвало феномен, дотоле 
неизвестный во Франции, — нетерпение наследника. Карлу VII было пятьдесят 
восемь лет, а будущему Людовику XI уже тридцать восемь! На памяти принца такого 
никогда не видели. Карлу VII было девятнадцать, когда он взошел, не без труда, 
на престол. Карлу VI было двенадцать — обстоятельство, утвердившее власть его