прежде всего с вытянувшейся в длину церковью, способной принять в своих двух 
разделенных двенадцатью колоннами нефах две-три тысячи верующих. Хорошо знаком 
был парижанам и сам монастырь, прямоугольное просторное сооружение между 
церковью и старой, воздвигнутой при Филиппе Августе крепостной стеной, на 
протяжении всего XV века остававшейся единственным оборонительным сооружением 
левобережья. Ну а что касается школяров, то для них обитель иаковитов являлась 
еще и целым комплексом рассредоточившихся в сторону ворот Сен-Мишель учебных 
заведений ордена, в стенах которых еще жила память о святом Фоме Аквинском. 
Юные доминиканцы проходили там курс интенсивного обучения, превращавший их в 
философов и богословов, набивших руку в суровой схоластике: программа у них 
была более насыщенная, чем в Сорбонне, и проходилась она за более короткий срок.
 Однако верность братьев-проповедников первоначально новаторскому учению Фомы 
Аквинского превратила их в момент формирования неоплатонизма в самых 
консервативных из всех тогдашних богословов и философов, в людей наиболее 
неподатливых к восприятию новых веяний.
 Для простого люда иаковитская обитель была прежде всего местом, где молились, 
местом, овеянным былой славой и сохранившим престиж благодаря удобному 
расположению. Ведь она стояла на одной из самых главных артерий столицы. Всего 
в двух шагах от ворот Сен-Жак, через которые проезжали все, кто направлялся в 
Орлеан, а также к Луаре и к центру Франции. Ворота Сен-Жак известны не только 
тем, что через них 13 апреля 1436 года в Париж во главе своей армии въехал 
Ричмонт. Они были также одними из тех немногих ворот, которые во время войны 
парижане держали либо открытыми, либо по крайней мере готовыми в любую минуту 
раскрыться, тогда как другие ворота были «закрыты и заштукатурены». Влияние 
иаковитов в значительной мере объяснялось именно тем, что их жилье 
располагалось всего в двух шагах от ворот, которые из-за их первостепенного 
значения для жизни столицы парижане не замуровывали. Ну а обосновались монахи 
там, потому что выгода этого местоположения была очевидна.
 Таким образом, резиденция иаковитов являлась прежде всего монастырем, в то 
время как взобравшаяся на вершину горы обитель Сент-Женевьев являлась 
преимущественно аббатством. Ведь Сент-Женевьев — это изолированное, лежащее в 
стороне от больших улиц владение с весьма хорошо защищенной церковью посредине. 
А иаковитский монастырь — это «Божий дом», открытый всем и вся. Войти туда не 
составляло никакой проблемы.
 Перейдем на другой берег Сены. Хотя парижане и считали, что правобережье 
принадлежит скорее деловым людям, чем церковникам, религиозные заведения там 
были представлены тоже в изобилии. Однако благотворительность на правом берегу 
функционировала несколько иначе. Нищий ремесленник — это нечто совершенно иное, 
чем нищий клирик. Средний возраст безработного подмастерья или покинутой 
девушки был иным, чем средний возраст не имеющего доходов школяра. Поэтому 
здесь было мало коллежей для неимущих бурсаков, но зато много больниц и домов 
престарелых.
 Так, на Гревской площади, рядом с колоннами ратуши, под которыми торговцы 
вином нередко устраивали склад винных бочек, располагался приют Святого Духа. 
Чуть дальше, на улице Мортель, протянувшейся от Гревской площади до обители 
Сен-Поль, богадельня Одриет воскрешала память о милосердии Этьена Одри, 
раздатчика хлеба при Филиппе Красивом. По обе стороны просторной улицы Сен-Дени 
располагались приют Троицы и приют Сен-Жак, где останавливались направлявшиеся 
в Сантьяго-де-Компостела паломники. А в самом конце улицы, у ворот Сен-Дени 
монастырь Божьих дев служил неким эквивалентом иаковитского монастыря у ворот 
Сен-Жак — разумеется, с поправкой на интеллектуальный престиж последнего, — то 
есть был молитвенным домом у входа в город.
 Там же, на правом берегу, парижане, страдавшие горячкой, ходили испрашивать 
Божьей милости в монастырь Сент-Антуан, что стоял на восточной окраине Парижа, 
а те, у кого было плохо с глазами, направлялись на запад, к воротам Сент-Оноре, 
где за ними ухаживали в «Доме слепых». Вийон как-то раз обыграл в одном из 
своих стихотворений тему, связанную с этим заведением.



   Затем, мой дар слепцам Парижа, -
   Мне прочим нечего подать,
   Но парижан я не обижу, -
   Так вот, чтоб легче разобрать
   Могли на кладбище, где тать,
   А где святой гниет в гробу,
   Прошу беднягам передать…
   Мою подзорную трубу  [9]  .



 Не следует заблуждаться: подзорная труба для слепых — это весьма древняя шутка,
 и средневековье с готовностью зубоскалило по поводу физических недостатков; но 
здесь насмешка, по существу, направлена не против них, равно как и не против 
богаделен и больниц, от которых никто не мог считать себя застрахованным навеки.
 Парижанин XV века за балагурством поэта видел иной образ, образ трехсот слепых,
 поселенных некогда Людовиком Святым в приюте «Пятнадцать двадцаток», — трехсот 
слепых пациентов, которые по неведомо когда сложившемуся обычаю имели право 
просить милостыню на так называемом кладбище Невинноубиенных младенцев, где 
хоронили представителей состоятельной буржуазии. И вот эти слепые, даже будучи