первой из женщин-писательниц Кристиной Пизанской, — точно так же литераторы 
эпохи Карла VI выступали  за  или  против  Франка Гонтье. Это была эпоха, когда 
в недрах бури воцарилось затишье; кульминация ее — 1400 год, тогда 
интеллигенция получила место на авансцене общественной жизни. Изабелла 
Баварская играла в пастушку у себя в деревне Сент-Уэн. На балдахине своей 
кровати Людовик Орлеанский велел вышить пасторальные картинки с «пастухами и 
пастушками, вкушающими орехи и вишни».
 Кристина Пизанская вышла на сцену со своим «Сказом о Пастухе», подхватившим 
тему Франка Гонтье. Теологи сделали то же, что епископ и доктор Пьер д'Айи. 
Поэты пустились вовсю зарифмовывать буколическое счастье беззаботного 
пастушонка. У одних это вызвало восторг, у других — возмущение. От Золотого 
века переходили к новому — где царила природа.
 Евангелие с его искусственными лилиями и застывшими птицами служило защитой 
Франку Гонтье. Политики поддакивали теологам с их недобрыми воспоминаниями о 
Жакерии 1358 года и Тюшенах 1392-го: пусть крестьянин будет всегда рад и пусть 
ему это как следует втолковывают. Не умея убедить в этом Жака Простака, ученый 
муж убеждал себя, что времена бедствий миновали, что народ счастлив и что 
владелец замка может жить в свое удовольствие.
 Вся мораль истории укладывается в два слова и держится на том, что Витри 
видоизменяет «Георгики», не проявив при этом гениальности Вергилия. Итак, да 
будет счастлив не имеющий ничего, если таковым его представляет живущий на 
добрую ренту. В анонимной поэме все говорит об этом: нет денег, нет и забот. 
Сапожник Лафонтена станет рассуждать так же:



   «И деньги есть?» -
   «Ну, нет, хоть лишних не бывает,
   Зато нет лишних и затей»  [169]  .



 Второе требование морали истории — это искренность того, у кого нет никаких 
интересов в игре. У пастуха и пастушки нет даже могилы. А что им нужно? Они 
друг для друга — целый мир.



   Елену я люблю, ей без меня невмочь,
   И что нам до гробниц, коль счастливы мы оба?



 Вийон читал подобный вздор. И вот мягкое обращение короля-пастуха приводит к 
тому, что он вынужден оправдать «Сказ». Плохо принятый, плохо чувствующий себя 
при дворе, так же как и среди пастухов и пастушек, парижский проказник найдет 
утешение в «Споре». Его чувствительность и его опыт сделают его чужим в этом 
мире «придворных», где весну украшают гирляндами, а осень — венками из 
виноградной лозы. Не созданный для жизни в деревне, он еще менее создан для 
такой деревни, где кустарники все время осыпаны цветами, где деревья 
переплетены одно с другим и где постоянно танцуют пастухи и пастушки. Веком 
раньше Фруассар в своих «Сказах» уже создал этот фальшивый сельский мирок, 
предвосхитивший деревушку Марии-Антуанетты. Но поэт-летописец был придворным, 
как позже Кристина Пизанская и как Эсташ Дешан, которого привел в восторг замок 
Ботэ-сюр-Марн.



   Чу, соловей запел. Кругом луга…  [170]  



 Дешан — буржуа, и, заставь его кто-либо заняться крестьянским трудом, ему это 
быстро прискучило бы, но он — придворный, он видит в деревне «обворожительные 
сады»: сады, взращенные для услады.
 Современники Вийона начинают наконец обращать свой взор на природу, 
обнаруживая в ней весь мир. Но это не тот мир, в котором живет Франсуа де 
Монкорбье — парижский школяр Франсуа Вийон — поэт в бегах. Вийону не до 
развлечений и неги в цветущих лугах, ему бы супу похлебать.
 Возможно, слукавив, поэт в «Большом завещании» дарит прокурору Андри Курс 
«Спор с Франком Гонтье». Вийон насмотрелся на судейских крючков, и ему хорошо 
известна вся процедура: говорит такой-то, возражает такой-то, отвечает на 
возражение такой-то… Однако его ирония — в другом: в притворной покорности, 
напоминающей подвластному Куро, что тиран — образ классический для короля — в 
действительности ничего не сделал для своего друга. Вийон так же беден, как и 
Франк Гонтье. Пусть не заставляют поэта говорить, что эта нищета радует его.



   Затем, Андри Куро мой «Спор