медных монет, однако им приходит конец. Но кто в Париже XV века всегда имел 
палатку или павильончик, служившие во время войны жилищем, пристанищем для 
самых знатных баронов? Кто, даже если он не «тощ и черен», как щепка, всегда 
ест фиги и финики из Испании, которые первоклассные бакалейщики предлагают 
своим богатым клиентам? И Вийон не нищ, ибо сам себя относит к «средним» 
парижанам, как если бы он был из удачливых монахов.



   Сие в означенную дату
   Преславный написал Вийон;
   Дворцы, поместья и палаты
   Без сожаленья роздал он,
   А сам, — не сливками вскормлен, -
   И тощ, и черен, как голик,
   Деньгами скудно наделен,
   Предела бедности достиг  [156]  .





НАВАРРСКИЙ КОЛЛЕЖ

 Дела идут неважно. И однако он отправляется в Анже и даже уточняет, что 
отправляется в «далекую страну». По правде говоря, для этого есть причины; одна 
из них такая: взломщика Вийона скоро будут искать в Париже, а другая — этот 
самый Вийон собирается устроить в Анже еще один грабеж со взломом. Он во 
всеуслышание объявляет о поездке в Анже, возможно, для того, чтобы его не 
искали там, где он будет на самом деле, то есть или в Бур-ла-Рен, или еще 
где-нибудь неподалеку от Парижа. Во всяком случае, он, кажется, чего-то боится, 
но в то же время спокойно, в ожидании Рождества, пишет свое «Малое завещание». 
Однако человек, который знает, что его ищут, вряд ли будет сочинять стихи, 
перед тем как улепетнуть. О краже в Анже вскоре заговорят в Париже, судьи 
оставят о ней память в своих книгах; но пока что это всего-навсего проект.
 Истинная причина, скорее всего, та, о которой он сам говорит: Вийон уезжает, 
чтобы не видеть больше Катрин. Раненый любовник покидает страну своих 
разочарований. Но прежде чем покинуть Париж, он дает, или дал, дополнительное 
объяснение сей меры предосторожности — «удаления»; дело в том, что он 
распотрошил сундуки университета. Можно ли предпринимать путешествие в Анже, 
когда твой кошелек пуст?
 У магистра Франсуа де Монкорбье нет средств, чтобы стать студентом, и в 
особенности чтобы стать учеником очень известного наваррского коллежа, 
единственного коллежа, который ни разу не закрыл своих дверей в самые трудные 
для него времена, когда Париж вел войну. Что касается Вийона, то его связывали 
с Наваррой достаточно прочные узы, так что иностранцем там он себя не 
чувствовал. Его бывший учитель Жан де Конфлан ведает теологией. А Жофруа ле 
Норман — бенефициант Сен-Бенуа-ле-Бетурне — собрал под свое крыло всех 
грамматиков Наварры. Места эти и новые люди не пугают Вийона: он знает, что в 
коллеж входят, как на мельницу, и что через него проходит такое множество 
учащихся, что никто ничему не удивляется. Всяк, кто хочет выпить и закусить, 
приезжает в Наварру. Впрочем, возможно, туда приезжают и чтобы послушать лекции.

 Эволюция превратила и старый коллеж, основанный в XIII веке Робером де 
Сорбоном, в настоящий теологический центр, научный центр, где возрождение 
христианского аристотелизма — как Фомы Аквинского, так и мэтров, пришедших из 
нищенствующих орденов, — в 1460-е вновь дает жизнь схоластической науке, 
которую слишком часто замуровывали в формализм логических рассуждений.
 У Сорбонны и Наварры есть одна общая черта: туда не берут юристов. Оба 
университета проповедуют бесплатный интеллектуализм. Нет — судьям, адвокатам и 
нотариусам! Там обучают ораторов, писателей, философов — их называют логиками — 
и теологов. Оттуда выходят хорошо образованные люди, способные мыслить и 
анализировать. Достаточно сказать, что Сорбонна и Наварра дают парижскому 
обществу элиту и достаточно много безработных.
 Наварра отличается менее выраженной наклонностью к «Священной странице» — 
теологии. Там акцент ставится на логике и сопутствующих ей свободных искусствах 
«трех ветвей»: грамматики, риторики и диалектики. Коллеж играл не последнюю 
роль в великие времена истории — в блистательные годы становления французского 
гуманизма при Карле VI и его брате Людовике Орлеанском. Здесь похоронен Никола 
Кламанжский, под одной из плит бокового придела. Гордость библиотеки составляют 
книги, завещанные Пьером д'Айи и Жаном Жерсоном.
 Гордо возвышаясь в начале улицы Сент-Женевьев и занимая большую площадку, 
специально оставленную для этой цели Жанной, которую нарекли королевой 
Наваррской и чье замужество с Филиппом Красивым сделало ее королевой Франции, 
Наваррский коллеж не дает забыть о себе. Совершенно естественно, что Вийон и 
его друзья вспомнили о нем, когда нечего стало есть. В коллеже, про который 
говорили, что в большом сундуке его ризницы кое-что имелось, денежки водились. 
И молодые хулиганы рассудили: чем умирать с голоду, лучше украсть.
 Их было пять школяров с разным достатком. Колен де Кейо был клириком и без 
особых призваний; его больше знали как искусного игрока — он крапил кости, —