левом берегу вниз по реке духовное влияние, которое вверх по реке исходило от 
Сен-Жермен-де-Пре, в таком случае он числился среди адептов святого Августина и 
черного духовенства. Сен-Виктор олицетворял собой престиж обновленного 
старинного монашества, престиж великих богословов XII века, а также 
экономическую мощь, обязанную своим происхождением щедрости парижского люда. В 
глазах студентов Сен-Виктор являлся также соперником его же собственной «дщери»,
 то есть церкви Святой Женевьевы, безраздельно царившей на горе к востоку от 
большой улицы Сен-Жак. Можно было сделать выбор в пользу одного из соперников и 
ждать от него защиты и правосудия. От него ждали и необходимого заступничества 
перед высшей властью, защищавшей духовных лиц и особенно студентов от произвола 
папы, являвшегося епископом Парижа. Однако в конце войны Сен-Виктор превратился 
в развалины, подобно многим другим монастырям и домам, находившимся за 
городской стеной и пользовавшимся своими преимуществами лишь в мирное время. 16 
сентября 1449 года на собрании в церкви матюренов ректор от имени университета 
обратился с призывом ко всему христианскому миру, чтобы тот благосклонно 
относился к сборщикам средств на нужды Сен-Виктора. Однако надежда на то, что 
подобный призыв к христианам способен спасти Сен-Виктор, была в значительной 
степени иллюзорной. Ведь в конце войны везде хватало своих собственных бедняков,
 у каждой епархии были свои руины, а от Сен-Виктора к тому времени осталось 
лишь название…
 То же самое черное духовенство располагалось и в аббатстве Сен-Поль, в 
особняке Сен-Поль, который был свидетелем славных дел самых первых Валуа, а 
также в аббатстве Сент-Катрин-дю-Валь-дез-Эколье и в крошечной церковке 
Сен-Дени-дю-Па, пристроившейся на острове Сите к самому Собору Парижской 
Богоматери.
 Молиться в аббатстве, быть там похороненным означало то же самое, что молиться 
и быть похороненным в своем прихода. Государственная казна строго присматривала 
за границами приходов, и на тот случай, если бы кто-то попытался уклониться от 
налогов, администрация располагала хорошей памятью и хорошими архивами, а вот 
церковь следила не так строго, и равновесие тех или иных групп давления, 
каковыми являлись различные виды духовенства, не позволяло одержать верх никому 
из них. Каждый бился за свою клиентуру. И тот, кто был посильнее, одерживал 
победу, но лишь на минуту.
 Иначе обстояло дело, когда культовые отправления выходили за рамки 
традиционных форм. В расположенном на юг от Сен-Жермен-де-Пре Вовере 
картезианцы, обосновавшиеся там еще при Людовике Святом, давали людям 
пристанище, но проповедей не читали. Вверх по реке от Гревской площади бегинки 
в своем монастыре, тоже основанном Людовиком Святым и получившем впоследствии 
название «Ave Maria», просто, спокойно и благочестиво жили, изолировавшись от 
торговой суеты своего квартала. А на севере столицы, около ворот Сен-Дени, 
находился монастырь Божьих дев, благотворительный приют без религиозных служб.


НИЩИЕ

 Наравне с традиционными монашескими орденами, в большей или меньшей степени 
подвергшимися реформам, существовали также монастыри нищенствующих орденов, 
выделявшиеся своей оригинальностью, своим интеллектуальным авторитетом и 
глубоким проникновением в жизнь города. Если черные, а также и белые монахи 
являлись в городском обществе всего лишь представителями духовности, обретаемой 
благодаря самоизоляции, из-за чего аббатства походили не на кварталы, а на 
анклавы, то братья из орденов, обобщенно называемых нищенствующими, напротив, 
находились в самом сердце той экономической и общественной силы, каковой от 
самого своего рождения являлся богатый и бедный люд.
 Они были нищими по самой своей сути, так как, чтобы существовать, протягивали 
руку за подаянием, отвергая древний принцип клерикальной собственности, 
превращавшей в феодальные владения церкви земли, которые щедрость верующих 
предназначала Богу и святым. Жить подаянием означало возвращаться к 
евангельской бедности. Так считали святой Франциск Ассизский и святой Доминик.
 Оригинальность доминиканцев, францисканцев, кармелитов и августинцев 
заключалась в том, что они в XV веке еще продолжали оставаться вне рамок 
постоянно крепнущих ленных структур феодального общества. У них, естественно, 
были дома и церкви, жили они в монастырях и имели богатые библиотеки. 
Располагали они и собственными школами. И питались тем, что закупал 
монастырский эконом, а не тем, что оставляли у входа верующие. Дары поступали, 
а необходимость просить подаяние исчезла. Однако при этом монахи нищенствующих 
орденов по-прежнему не признавали правосудия и не платили подати. По-прежнему 
странствовали из монастыря в монастырь. Находились в миру, а не в монастырской 
изоляции.
 Церкви у них были без претензий, просторные и светлые. Скромная колокольня над 
крышей предназначалась для того, чтобы там находился колокол, а не для того, 
чтобы помогать фасаду господствовать над близлежащими строениями.
 И в церкви святого Якова в Париже, и в церкви святого Якова в Тулузе два 
параллельных нефа, причем это совпадение не случайно: нефы предназначены для 
верующих, а не для процессий. С улицы, а то и с набережной, как в большом 
августинском монастыре, в церковь вел широкий вход. Входил любой, кто хотел и 
когда хотел. И исповедник был всегда готов к услугам.
 Ненависть кюре к нищенствующим братьям восходит к весьма давним временам. Она 
проявлялась уже в эпоху Фомы Аквинского, когда братья несли Слово Божие 
бесплатно, в то время как для других это была доходная профессия. Уже в XIII