Я написал перед изгнаньем
   Стихи, которые потом,
   Противно моему желанью,
   Назвали просто «Завещаньем».
   Но что поделать, если всем
   Присловье служит оправданьем:
   «Никто не властен ни над чем».  [150]  



 Вийон ничего не пожалел, чтобы «Малое завещание» выглядело как настоящий 
документ. Дата, установление подлинности завещания, обращение к Троице — все 
тут убедительно, всего достаточно, в том числе обращений к нравственности и 
набожности, которыми встречает свой предсмертный час любой буржуа, когда 
высказывает свою последнюю волю.
 Он уходит, а не умирает. Сначала он включается в хорошо известную игру из 
куртуазного репертуара, которую называют «любовная отставка». Начиная с XII 
века возникает постоянная традиция описаний этих, часто вымышленных, отъездов, 
являющихся литературным эквивалентом для выражения любви и дающих повод для 
несостоятельных обещаний, столь же несерьезных, как и сам «побег». «Подарить» 
свое сердце — наиглавнейшее обязательство любовника. У Вийона тоже этого 
предостаточно; он «оставляет» своей красавице «плененное» сердце, но сперва 
оставляет магистру Гийому де Вийону свою репутацию и, возможно, свое настоящее 
имя, поскольку его имя он взял себе.
 Реализм Вийона вырисовывается уже в теме завещания. Он вводит в него 
формулировки нотариальной конторы, он говорит, как распорядиться его ценностями,
 истинными и вымышленными. Порвав с условностями любовной куртуазности, он 
соединяет таким образом два сюжета: уход и завещание.
 А кроме того, он оплакивает иллюзию. Среди «затем», наполовину шутливых, его 
«Малого завещания» школяр вкрапливает напоминания о своем «предназначении». 
Надежда на церковные бенефиции была мизерной. А превращение клирика в 
правонарушителя свело на нет всякую надежду. Помилование не позволяло тем не 
менее забыть об убийстве священника Сермуаза. Кража добавляет свой мазок к 
картине. Мэтр Франсуа не осмеливается представить себя в роли монаха. Но имя 
свое завещать может.
 Магистру искусств нечего оставить, кроме химер, и он дает волю слову. Он не 
удовлетворен тем, что изобретает забавные истории, как это уже делал Рютбёф, 
рассказывая о своем осле, чей хвост походил на пояс францисканцев, а голос был 
совсем как у певчих. Вместе с забиякой и сорванцом Вийоном «влюбленный» и 
«неудачник» сочиняют пародию на завещание как на официальный документ, и в этой 
необычайной поэме-пародии из трехсот двадцати стихов, имеющей множество 
оттенков, Вийон запутывает следы и осмеивает все подряд. Мы находим здесь 
карикатуру и на мироздание и на видение мира, карикатуру на схоластическую 
науку и на юриспруденцию; изображая условности куртуазной любви и правила 
поведения рыцарской аристократии, Вийон обращает в фарс поведение человека 
перед лицом смерти. Осмеяние в стихах нахальства и кичливости дающего в залог 
составляет настоящее театральное действо: в нем представлено и кажущееся, и 
очевидное.
 Отточив перо, Вийон смеется и над собой, и над другими; он выставляет на 
обозрение целую вереницу истинных друзей и истинных врагов, фальшивых ярлыков и 
фальшивых правдоподобий. Над всеми этими двойными и тройными значениями 
царствует парадокс, который смешивает лексику и играет намеками. «Малое 
завещание» написано для посвященных — они знакомы со схоластической игрой 
образов с тремя смыслами: историческим, нравственным и теологическим, — оно 
написано для тех, кто знает этот мир. «Бедный грамотей» Робер Валле — богатый 
человек, «трое нагих сироток» — это трое ростовщиков, сеньор Гриньи и 
благородный Ренье де Монтиньи обратились в нищих бродяг и не знают, что делать 
с собаками, которых поэт оставил для охоты на землях, уже не принадлежащих этим 
сеньорам. Нужно очень хорошо представлять себе парижскую улицу, чтобы знать, 
что наследник водопойни Попена — спуск к Сене ниже Моста менял — не кто иной, 
как известный пьяница, «родной брат» другого подобного же типа. И нужно быть 
очень осведомленным, чтобы знать, что у шевалье Жана де Арлея оспаривают его 
благородное происхождение, когда поэт выводит его на сцену под видом наследника 
«Шлема», являющегося одновременно и кабачком под этим именем на улице Сен-Жак, 
и геральдическим знаком, коим рыцарь может украсить свой герб.
 А завещание Жану Трувэ — образец формулы с двойным смыслом. Следует, вероятно, 
признать, что анализ стихов не совсем проясняет, почему среди фантастических 
наследников маленького оборванца с улицы Сен-Жак должен быть кто-то из мясников.

 Для мясника, а также и для изголодавшегося писца баран, бык и корова — прежде 
всего жаркое, котлета. Но «Жирный баран», «Круторогий бык» и «Корова» — также и 
вывески: множество таверн на том и на этом берегу носят такие имена, и не раз 
можно было видеть, как школяры объединялись в группы, несмотря на их различия. 
Для обитателей района Университета пойти в таверну «Баран» означало пойти 
выпить вина.



   Затем я завещаю Жану
   Трувэ три славных кабака: