занято. Причем все стали клясться и божиться, что тому все приснилось, что 
никто ничего не знал про его женитьбу и что к тому же он прихвастнул: больше 
двух-трех седел в день ему ни за что не набить. В дело вмешались эксперты, 
заявившие, что набить шесть седел в день — задача немыслимая.
 А тут он, чересчур скоро возомнивший себя хозяином, потерял вообще все, когда 
стали разбирать его дело еще с одной вдовой по имени Симона Шляпница, на 
которой он накануне пообещал жениться. Во всяком случае, так она заявила в 
Парламенте. Как бы там ни было, но шляпница седельщицы не стоила. Кое-что на 
этом деле заработали адвокаты. А Томасса Ла Моэт взяла себе лучшего из двух 
седельных мастеров: он и мужем оказался весьма подходящим.
 Для многих буржуа, принадлежавших к этому маленькому миру лавок и мастерских, 
брак и комфорт являлись понятиями синонимичными. Нехорошо, когда брак есть, а 
достатка нет, но и при достатке комфорт без брака невозможен. Чтобы холостяку 
организовать себе уютное существование или же чтобы вдова могла устроить себе 
беззаботную жизнь и только отдавать распоряжения сыновьям и зятьям, нужно было 
иметь состояние покрупнее. В большинстве же случаев вдовство означало возврат к 
одиночеству, к печальному уделу, усугублявшемуся с возрастом. «Женщина без мужа 
— это такая малость», — выразился, выступая в Парламенте, адвокат одной 
красивой вдовы, слишком скоро после смерти мужа вышедшей снова замуж.
 Так что для вступления в брак одного желания было мало. Отцы зачастую 
безуспешно изыскивали средства на приданое дочерям. А муж должен был решить 
сложную проблему с жильем. Подмастерье, живущий у своего хозяина, равно как и 
служанка, не имеющая никакой личной жизни, не так-то просто решались отказаться 
от того, чем располагали, дабы создать семью, означавшую в ближайшем будущем 
необходимость найти жилье, а потом необходимость прокормить детей. Комната в 
городе или проживание на постоялом дворе способны были поглотить весь заработок 
ремесленника. А появится ребенок, и вот тебе нищета.
 К тому же расходы начинались с самого дня свадьбы. Жених либо тесть — в 
зависимости от обстоятельств, от возраста — не могли рассчитывать на хорошее к 
ним отношение, если угощение оказывалось скудным. Свадебная трапеза до такой 
степени походила на застолье для всего квартала, что в смутные времена 
правительство регента Бедфорда придумало такое правило, когда жених кормил еще 
и шпика, призванного следить, чтобы свадьба не превратилась в заговор. 
Выдававший замуж свою дочь аристократ налагал на вассалов дополнительную 
пошлину, как правило санкционированную законодательством. Ну а буржуа, не 
имевшему подобной возможности, приходилось тратить на это дело свои сбережения, 
а то и изымать часть капитала. Тот же, у кого ничего не было, от свадьбы 
отказывался.
 Либо на долгие годы влезал в долги. Однако кто захочет одалживать тому, кто не 
имеет ничего, кроме своих рабочих рук? Только хозяин, только он один мог 
согласиться принять в качестве залога то, что отвергал даже самый сговорчивый 
ростовщик: будущий поденный труд. Однако, становясь должником, работник или 
подмастерье уже больше не мог торговаться относительно стоимости своей рабочей 
силы. Работник, залезший в долги, навеки оставался работником малооплачиваемым. 
И он об этом знал. Поэтому, прежде чем идти к алтарю, ему было о чем подумать.
 Что и должен был бы сделать тот подмастерье-шорник, который приехал в 1460-е 
годы из Турне в Париж в надежде увеличить свой заработок. В течение двух лет он 
жил с одной девушкой-землячкой. И хотел бы на ней жениться, тем более что она 
со своей стороны тоже его поторапливала. Новый парижский хозяин, человек добрый,
 не заставил себя просить и одолжил денег и на свадьбу, и на жилье. Молодая 
чета собиралась выплатить долг из заработка. Точнее, надеялась это сделать, 
потому что аванс разошелся очень быстро. А работник остался без единого су и 
стеснялся попросить причитавшийся ему заработок.
 Драматическое развитие событий ускорила одна вроде бы совсем второстепенная 
деталь: молодой жене очень не понравилась двухмесячная борода своего мужа. А 
визит к парижскому цирюльнику был недоступной роскошью. Вот бородач и надумал 
выйти из положения, украв в мастерской кусок кожи, который затем попытался 
продать. Ну а от таких попыток до тюрьмы путь очень близок. Став вором только 
из-за того, чтобы разок побриться, несчастный парень на свободу все-таки вышел, 
но место потерял.
 При таких расходах можно понять сдержанность большинства столичных жителей по 
отношению к браку. В демографическом балансе Парижа в среде состоятельной 
буржуазии более или менее уравнивались рождения со смертями. Ну а бедный люд по 
рождениям отставал. Гораздо чаще работавшие в мастерских подмастерья были не 
уроженцами Парижа, выросшими в семье какого-нибудь подмастерья, а либо 
приезжими из другой провинции, либо жителями деревень Боса или Иль-де-Франса.


ВЫБОР КЛИРИКА

 У клирика дела обстояли нисколько не лучше, чем у наемного работника, а из 
всех клириков школяр находился в самом невыгодном положении. Начать с того, что 
он не имел представления о том, какое будущее готовит ему выбор профессии 
ученого, юриста, священника или врача. Подмастерье, тот, несмотря на изменение 
конъюнктуры найма, хотя бы в общих чертах знал, что он бросает на чашу весов: и 
по выходе из периода ученичества, и после десяти лет работы подмастерьем он без 
труда мог себе представить, как будет выглядеть его жизнь холостого подмастерья 
в сорок лет. Так что ему оставалось лишь взвешивать и решать. Неожиданности 
случались редко, а иллюзии не шли в расчет. А вот любой молодой магистр 
искусств и знал, и прокручивал в уме, сколько председателей судов, докторов и