ет  ли  при нем  серпа  Геи.
Настороже  был страж телки-девы. Не увидел у  Гермия серпа Геи, но 
приметил:сияет у него что-то под фригийским колпачком.
     Спросил Аргус 
Гермия:     -- Что сияет у тебя под 
колпачком?     Отвечает 
Гермий:     -- То сияют мои пастушьи  песни. Дала  их мне  Селена-Луна. Их поет 
оналунным коровам. Хороши лунные  стада Селены. Похожи ее коровы на твою  
белуютелку. Ты теперь пастух. Хочешь, научу я тебя пастушьим песням 
Селены?     Вынул Гермий лунный серп, поднес его ко рту, словно серп  -- не 
серп, 
асюринга-свирель, ослепил сиянием серпа Аргуса Панопта со всеми его 
звезднымиглазами, и  запел хитрый Гермий песню обманчивых Снов. Только он  один 
срединебожителей знал  песни обманчивых Снов,  так  как мог спускаться  в 
царствоНочи, где жили Сны.
     Пел Гермий, и стал засыпать многоглазый Аргус под песни Снов.
     Глаз за  глазом закрывался  на  его теле. Чуть  подрагивали, мигая,  
ихзолотые  ресницы, и только  один  глаз еще  слабо  мерцал,  то вспыхивая, 
тоугасая. Наконец и он потускнел  и закрылся. Засиял тогда  серп Селены в 
рукебога  Гермия  высоко над  головой  спящего, разом  снизился  и  отсек 
головууснувшему Аргусу.  Отлетела голова, и  открылись на  мгновенье на всем  
телезвездного титана  глаза, чудно вспыхнули и стали, тускнея, гаснуть,  
уступаясиянию лунного серпа. Но не дала им совсем угаснуть Гера.  Вдруг  
явилась 
состаей белых  павлинов.  Сорвала богиня глаза  Аргуса с обезглавленного тела,
подозвала любимого белого павлина  с длинным хвостом-шлейфом и  рассыпала 
поего  хвосту эти  глаза.  И  вот  заиграли  глаза Аргуса  на  птичьих  
перьяхпавлиньего хвоста синими и зелеными радугами.
     Когда в эту ночь смотрели титаны и полубоги-герои на небо,-- не было 
нанебе звезд. Только огромный белый павлин, весь в радужных глазах на 
оперениипышного хвоста,  медленно  пролетел, сверкая, неведомой  кометой  по 
небу, 
имерцал позади него путь его полета.

     


     


     


СКАЗАНИЕ О НЕИСТОВОМ ИДАСЕ И О РЕЧНОЙ НИМФЕ 
МАРПЕССЕ
     Не спрашивай, гость, в горной Мессении, не спрашивай и в горной Этолии,
кто такой Идас. Отвернутся от тебя жители гор и тесных долин, как от 
темногопришельца. И никто тебя ни в пещеру не впустит, ни переправит через 
свирепыйЭвен. Не человеческому голосу выговорить, кто такой Идас.
     И если  ты  пришел из  далекой  Скифии, страны  неведомой,  и впрямь 
неслыхал об Идасе, то наклонись над пропастью Тайгета или припади ухом к 
грудигоры у  Эпопы и спроси  у  них,  кто такой Идас.  Дохнет пропасть, загудит 
вгруди  горы,  и услышишь ты, далекий гость, то, что выговорить могут  
толькокамни да руда в 
недрах:     --  У Эвена  --  дочь  Эвенида,  нимфа  Марпесса. У  Афарея --  
сыновьяАфариды: Линкей -- зоркоокий проницатель и Идас -- огромно-неистовый.
     Все огромно в Идасе -- и тело,  и  желанья, и отвага, и дума.  Но 
всегоогромнее в Идасе его любовь к  нимфе Марпессе. Так огромна была эта любовь 
итак  неистова, как огромен  и неистов вулкан, извергающий разом и  пламя,  
илаву, и камни, и пепел. Так огромна была эта любовь, что если бы  выпала 
онаиз сердца Идаса  на землю,  даже  сам Идас  не смог бы  поднять ее с земли 
ивложить обратно  себе в сердце. Скорее всю громаду  хребтов Олимпа и 
Тайгетаподнимешь, чем такую любовь.
     О, и  плясала же речная  нимфа  Марпесса в  хороводе 
нимф-подругВодопадпляшет --  не напляшется. Гроза в горах  пляшет -- и не 
напляшется, а уж 
какначнет плясать  Марпесса, то  и водопад, и гроза, и  даже водовороты 
пороговостановят свой пляс, замрут, и  только смотрят,  не  дыша, на 
чудо-плясунью:вот бы им так 
плясать!     И увидел Идас ее пляску, и  увидел ее, всю речную,-- такую, как 
если 
бымрамор стал огнем, а огонь сиянием, а  сияние ручьем, а ручей...  Да где 
тутслово найти,  чтобы сказать,  чем стал бы ручей! Открой  глаза  и закрой,  
иснова открой: и пред тобою и  мрамор, и огонь, и сияние  -- и все это 
вместеручей, и все это вместе нимфа-титанида, п