посещение, полностью окупили ее строительство, влетевшее в пять миллионов 
тогдашних достаточно весомых франков, и башне решили дать немного постоять. 
Временно… А что в нашем мире постояннее временного? Да ничего! Ее, в частности, 
не решались снести еще и потому, что, едва появившись, она побила все рекорды, 
так как оказалась выше самого высокого в мире на тот момент сооружения – 
вашингтонского обелиска – аж на 130 метров!
 Ее еще толком не достроили, а во французских газетах уже появился протест 
против башни-урода, который подписали Шарль Гуно, Ги де Мопассан, Александр 
Дюма-сын и многие другие великие деятели культуры, имена которых мы помним и 
сейчас. Ее называли «трагическим уличным фонарем», «скелетом колокольни» (по 
образному выражению Поля Верлена), «курьезной тонкой фабричной трубой» (так 
обозвал ее Мопассан, который старался как можно больше времени проводить в 
ресторане внутри самой этой башни, поскольку это было единственное место в 
Париже, откуда башню не было видно) и кучей других обидных слов. Парижане до 
сих пор делают вид, что терпеть ее не могут, и говорят, что никому она, кроме 
туристов, не нужна. Но это не совсем так, господа парижане! И радио и 
телевидение с ходу использовали ее как совершенно готовую гигантскую антенну. 
Лишь потом заметили, что конструкции ее форм совершенно повторяют конструкцию 
большой берцовой кости человека, и, таким образом, Эйфель ничего, в сущности, 
не изобрел. Эйфелева башня стала стадионом уникального спортивного состязания – 
люди соревнуются в подъеме на трехсотметровую высоту без лифтов, пешком, по 
винтовой лестнице. Рекорд пока составляет примерно восемь минут, что может 
поразить воображение не меньше самой башни. А богатые техасцы, приезжая в Париж 
и с удивлением взирая на башню, убеждены: «Вот теперь мы понимаем, почему Париж 
очень богатый город. Это ж надо иметь под собой столько нефти, чтобы отгрохать 
такую нефтяную вышку!»
 Кстати, лично я, выслушивая пожелания некоторых москвичей о немедленном 
уничтожении восставшего из вод Москвы-реки Петра Христофоровича Церетели 
(фамилия, как положено, по основателю рода, а отчество по папочке, Христофору 
Колумбу, который американцам не подошел и быстренько был подгримирован под 
царя-преобразователя России с целью упрощения парковки), причем непременно 
путем падения на макушку украсившего им Москву ваятеля, всегда вспоминаю 
историю Эйфелевой башни. Погодите, столичные жители, еще ваши дети, выйдя на 
пенсию, будут читать в журналах и календарях, что привычную москвичам и любимую 
ими с детства статую Петра, оказывается, современники не одобряли, и каждый из 
них подумает: «Не может этого быть – я бы помнил!» Что делать, есть еще такая 
болезнь – склероз. Вылечить ее трудновато, но зато ее так легко забыть…
  Вот теперь шницелечки и пожарились, отложим их в сторону. А тем временем 
разобьем три яйца, посолим, поперчим и посыплем мелко-мелко рубленным 
укропчиком. Размешаем – получится омлетная смесь. 
 Французская кухня знает массу замечательных омлетов. И каждый французский 
омлет прекрасен, как достижение французской архитектуры, вроде знаменитого Нотр 
Дам де Пари. Он строился сто лет. В нем хранится терновый венец Христа, который 
Людовик Святой купил в крестовом походе у какого-то константинопольского купца. 
Кто же спорит, поди докажи, что это не совсем тот терновый венец… Кстати,
 Людовик Святой обращался с ним поразительно небрежно, он отламывал от него 
шипы и награждал ими своих полководцев. Так что в результате от венца осталось 
несколько сухих голых веточек. В Страстную пятницу их выносят и показывают 
прихожанам. А перед Нотр Дам, на площади Паперти, на той самой площади, где 
когда-то проходила история прекрасной Эсмеральды, трогательного Квазимодо и 
красавца Феба де Шатопера, в землю замурована плита. Это нулевой километр 
Франции. Отсюда начинается отсчет расстояний всех французских дорог. Именно 
отсюда, от площади Паперти, начинается самая древняя французская дорога, дорога 
в Рим, к престолу Папы. Как придете на это место, встаньте у края плиты, 
сомкните ноги, зажмурьте глаза, быстренько загадайте желание и прыгните как 
можно дальше! Если перепрыгнете плиту, ваши желания исполнятся. Во всяком 
случае, хуже не будет…
  А теперь разделили омлетную смесь на четыре части и на гладенькой тефлоновой 
сковородке быстро пожарили на масле четыре омлетика!  Что, слишком много? В 
Лувре всего гораздо больше! Когда Париж был помоложе, здесь водились волки. 
Лувр и означает – «волчье логово», французское «лу» недалеко ушло от латинского 
«люпус». Теперь здесь можно встретить и Венеру Милосскую, и Аполлона 
Бельведерского, и саму Джоконду. Чтобы искать все эти знаменитые вещи, лучше 
взять у входа план, там отмечено все самое-самое. Без этого плана по Лувру 
можно блуждать месяцами. А Джоконду найти проще простого, всего по одной лишь 
примете, даже если у вас нет плана. Во-первых, в музее есть стрелки-указатели, 
ведущие ко всем сверхшедеврам, а во-вторых, идите за первым попавшимся японцем 
– непременно выйдете к Джоконде. Как увидели толпу японцев, которые что-то 
фотографируют, учтите, это Джоконда и есть. Посмотрите на нее через 
пуленепробиваемое стекло, подумайте, чему она улыбается, и удивитесь тому, как 
импозантно выглядит украшение ванной комнаты короля Франциска Первого. Именно 
туда он эту картину и повесил… К счастью, король, подобно всем французам 
Средневековья, так редко мылся, что вода ей не повредила.
  Аккуратненько заворачиваем каждый шницель в один омлетик. Выкладываем их на 
блюдо, поливаем мясным соком и гарнируем ломтиками помидорки и зеленым горошком.
  Вот он, шницель по-парижски! Привлекательный, как Париж, красивый, как Париж, 
необходимый каждому из нас, как Париж! Не посетить Парижа – непростительно, 
особенно сейчас, когда для этого не нужно проходить парткомиссию, не иметь 
родственников в капстранах, быть ударником коммунистического труда и отвечать 
тройке старых большевиков, кто является в настоящий момент вторым секретарем