к злостным нарушителям существующих норм. Ныне оно рассматривается как одна из 
обязанностей, которая может быть оправдана только давлением чрезвычайных 
обстоятельств. В то же время развилась идея полного отказа от насилия. Для 
политика последнее положение обычно не имеет реального смысла, поэтому 
ненасилие не может быть максимой его деятельности. Скорее оно становится целью 
(достижение мира), никогда не исключающей полностью применения насилия.
     Оправдание господствующего насилия не тождественно его легитимации. 
Оправдание же насилия, направленного против господствующих отношений, — 
принципиально сложный процесс, так как в данном случае должна быть доказана 
нелегитимность существующей системы господства.
     В этой связи заметим, что существует различие между восстанием, 
государственным переворотом и революцией. Восстание и государственный переворот 
в отличие от революции имеют ограниченную цель - устранение незаконного (либо 
не соответствующего поставленным целям) господства. При этом не ставятся под 
сомнение основные формы политической системы, социальные неполитические 
структуры. Легитимной основой насилия выступает в данном случае право на 
сопротивление.
     Высокая степень концентрации власти у какой-либо группы всегда порождает 
недовольство у групп, отстраненных от власти и распределения. Если эти группы 
не имеют возможности изменить ситуацию легальными способами, они могут 
прибегнуть к конфронтации и, возможно, к экстремизму.
     В свою очередь авторитарное государство часто прибегает к крайним формам 
регулирования («насилие сверху»).
     Очевидно, что в условиях развитой демократии значительно сокращается 
основа насильственной власти. Однако никакая демократия отнюдь не имеет 
иммунитета против применения политического насилия. Время от времени в 
политической жизни демократических государств происходят острые конфликты, в 
ходе которых оно и применяется. Исходя из оценки своих интересов, эти страны 
применяют силу, в том числе и вооруженную. Так, страны НАТО весной — летом 1999 
г. подвергли бомбардировкам территорию Югославии.
     Оправдание насилия во внутриполитической деятельности объясняется 
следующими причинами. В о – п е р в ы х, тем, что любая форма властных 
отношений предполагает асимметричность, неравенство. Поэтому даже в условиях 
демократии объекты власти испытывают определенную отстраненность (отчуждение) 
от властвующих структур, исходящую из различия их интересов.  В о   – 
в т о р ы х, бюрократизация системы управления, характерная для современных 
развитых государств, усиливает чувство беззащитности у рядовых граждан, неверие 
в то, что они могут защитить свои интересы легальным путем. В – т р е т ь и х, 
инерционность политических институтов., включая демократические, не всегда 
позволяет им вовремя адаптироваться к требованиям новых социально мобильных 
групп, что вынуждает последних обращаться к экстремистским средствам решения 
своих проблем.
     
    § 4. Насилие: российская специфика1
     
     В современном российском обществе насилие хотя и осуждается, но 
одновременно пронизывает все его поры. Преступность, террор, этнические и 
социальные конфликты служат постоянными индикаторами насилия. Оно стало 
правилом во взаимоотношениях части общества.
     Одна из причин такой ситуации в специфике прошлой и нынешней социальной 
структуры, политических традициях России, ее национальной культуре.
     
     И с т о к и
     
     Как уже известно читателю, общественные группы руководствуются в своих 
действиях интересами, которые определяются их местом в социальной структуре 
общества. Социальная структура России до Октябрьской революции 1917 г. 
отличалась двумя особенностями, которые благоприятствовали активному 
использованию насилия во взаимоотношениях между общественными группами.
     С   о д н о й   с т о р о н ы,  крайней поляризованностью высших и низших 
слоев общества. Их образ и качество жизни, объем социальных благ (власть, 
престиж, богатство) были абсолютно несовместимы, они жили словно в разных мирах.
 Н.А. Бердяев писал: «Нигде, кажется, не было такой пропасти между верхним и 
нижним слоем, как в Петровской России. И ни одна страна не жила одновременно в 
столь разных столетиях, от XIV до XIX в. и даже от века грядущего, до XXI 
века»1. Вопиющее неравенство социальных групп не могло не вызвать отчуждения 
между ними, чувства взаимного недоверия и ненависти, а у части образованных 
слоев — вины и ожидания неизбежной расплаты. Известный русский религиозный 
философ Г.П. Федотов отмечал: «Со времени европеизации высших слоев русского 
общества дворянство видело в народе дикаря, хотя бы и невинного, как дикарь 
Руссо; народ смотрел на господ как на вероотступников и полунемцев»2. Взаимное 
отчуждение создавало грозный потенциал взрыва, социальных потрясений, которые 
периодически выливались в восстания, бунты и, наконец, в революции 1917 г. 
     С   д  р у г о й   с т о р о н ы, социальная структура традиционного 
российского общества была архаичной, характеризовалась неразвитостью классовых 
отношений. Все социальные группы России (особенно с XVI до начала XIX в.) 
находились в рабской или полурабской зависимости от самодержавия, 
распоряжавшегося их судьбами, определявшего их социальное положение.
     Русские цари в традициях восточного деспотизма относились к стране как к 
своей вотчине. Государь мог отобрать землю у бояр, помещики до второй половины