Она спустила рыбку в колодец и пошла домой.
Старуха очень не любила своей младшей дочери. Она нарядила сестру ее в 
самолучшее лопотьё и пошла с ней в церковь к обедне, а младшей оставила две 
меры ржи и велела ей вышестать до прихода из церкви.
Девушка пошла за водой, сидит у колодца и плачет; рыбка выплыла наверх и 
спрашивает ее:
– Об чем ты, красная девица, плачешь?
– Как же не плакать мне? – отвечает ей красная девица. – Мати нарядила сестру 
мою в самолучшее лопотьё, ушла с ней к обедне, а меня оставила дома и велела 
вычистить две меры ржи до прихода своего из церкви!
Рыбка говорит:
– Не плачь, ступай наряжайся да поезжай в церковь; будет рожь вычищена!
Она нарядилась, приехала к обедне. Мати не могла ее опознать.
Обедня зачала отходить, девушка уезжает домой; мати тоже приходит домой и 
спрашивает:
– Что ты, дура, вычистила ли рожь?
– Вычистила, – отвечает она.
– Что у обедни была за красавица! – говорит мати. – Поп не поет, не читает – 
все на ей глядит; а ты, дура, взгляни-ка на себя, в чем в эком ходишь!
– Хоть не была, да знаю! – говорит девица.
– Где тебе знать? – сказала ей мати.
На другой раз мати нарядила старшую дочь свою в самолучшее лопотьё, пошла с ей 
к обедне, а младшей оставила три меры жита и говорит:
– Покамест я молюсь богу, ты вышестай жито.
Вот она и пошла к обедне, а дочь пошла по воду на колодец; сидит у колодца и 
плачет.
Рыбка выплыла наверх и спрашивает:
– О чем, красна девица, плачешь?
– Как же не плакать, – отвечает ей красна девица, – мати нарядила сестру мою в 
самолучшее лопотьё, пошла с ей к обедне, а меня оставила дома и велела 
вычистить три меры жита до прихода своего из церкви.
Рыбка говорит:
– Не плачь, ступай наряжайся да поезжай за ей в церковь; жито вычистится!
Она нарядилась, приехала в церковь, стала богу молиться. Поп не поет, не читает 
– все на ей глядит!
Обедня зачала отходить. Был в то время у обедни той стороны царевич; красна 
девица наша больно ему поглянулась; он захотел узнать: чья этакая? Взял да и 
бросил ей под башмак смолы. Башмак остался, а она уехала домой.
– Чей башмак, – говорит царевич, – ту замуж возьму!
Башмак-от был весь вышит золотом. Вот и старуха пришла домой.
– Что там была за красавица! – говорит она. – Поп не поет, не читает – все на 
ей смотрит; а ты, дура, посмотри-ка на себя: что эка за оборванка!
А в те? поры царевич по всем волостям искал де?вицы, что потеряла башмак; никак 
он не мог найти, чтоб башмачок был впору.
Он пришел к старухе и говорит:
– Покажи-ка ты свою девку, ладен ли будет башмак ей?
– Дочь моя замарает башмак, – отвечает старуха.
Пришла красна девица; царевич примерил ей башмак – башмак ей ладен. Он взял ее 
замуж; стали они жить да поживать да добра наживать.
Я там был, пиво пил, по губам текло, в рот не попало. Дали мне синь кафтан, 
ворона летит да кричит:
– Синь кафтан! Синь кафтан!
Я думаю: «Скинь кафтан!» – взял да и скинул. Дали мне колпак, стали в шею 
толкать. Дали мне красные башмачки, ворона летит да кричит:
– Красные башмачки! Красные башмачки!
Я думаю: «Украл башмачки!» – взял да и бросил.



Несмеяна-царевна

Как подумаешь, куда велик божий свет! Живут в нем люди богатые и бедные, и всем 
им просторно, и всех их призирает и рассуждает господь. Живут роскошные – и 
празднуют; живут горемычные – и трудятся; каждому своя доля!
В царских палатах, в княжьих чертогах, в высоком терему красовалась 
Несмеяна-царевна. Какое ей было житье, какое приволье, какое роскошье! Всего 
много, все есть, чего душа хочет; а никогда она не улыбалась, никогда не 
смеялась, словно сердце ее ничему не радовалось.
Горько было царю-отцу глядеть на печальную дочь. Открывает он свои царские 
палаты для всех, кто пожелает быть его гостем.
– Пускай, – говорит, – пытаются развеселить Несмеяну-царевну; кому удастся, 
тому она будет женою.
Только это вымолвил, как закипел народ у княжьих ворот! Со всех сторон едут, 
идут – и царевичи и княжевичи, и бояре и дворяне, полковые и простые; начались 
пиры, полились меды – царевна все не смеется.
На другом конце в своем уголке жил честной работник; по утрам он двор убирал, 
вечерами скот пасал, в беспрестанных был трудах. Хозяин его – человек богатый, 
правдивый, платою не обижал. Только покончился год, он ему мешок денег на стол:
– Бери, – говорит, – сколько хочешь!
А сам в двери и вышел вон.