успел с нею наговориться, не успел ее наслушаться, а уж надо было им 
расставаться, надо было ему ехать в дальний путь, покидать жену на чужих руках. 
Что делать! Говорят, век обнявшись не просидеть.
Много плакала княгиня, много князь ее уговаривал, заповедовал не покидать 
высока терема, не ходить на беседу, с дурными людьми не ватажиться, худых речей 
не слушаться. Княгиня обещала все исполнить.
Князь уехал; она заперлась в своем покое и не выходит.
Долго ли, коротко ли, пришла к ней женщинка, казалось – такая простая, 
сердечная!
– Что, – говорит, – ты скучаешь? Хоть бы на божий свет поглядела, хоть бы по 
саду прошлась, тоску размыкала, голову простудила.
Долго княгиня отговаривалась, не хотела, наконец подумала: «По саду походить не 
беда», – и пошла.
В саду разливалась ключевая хрустальная вода.
– Что, – говорит женщинка, – день такой жаркий, солнце палит, а водица студеная 
– так и плещет, не искупаться ли нам здесь?
– Нет, нет, не хочу! – А там подумала: «Ведь искупаться не беда!»
Скинула сарафанчик и прыгнула в воду. Только окунулась, женщинка ударила ее по 
спине:
– Плыви ты, – говорит, – белою уточкой!
И поплыла княгиня белою уточкой.
Ведьма тотчас нарядилась в ее платье, убралась, намалевалась и села ожидать 
князя.
Только щенок вякнул, колокольчик звякнул, она уж бежит навстречу, бросилась к 
князю, целует, милует. Он обрадовался, сам руки протянул и не распознал ее.
А белая уточка нанесла яичек, вывела деточек, двух хороших, а третьего 
заморышка, и деточки ее вышли – ребяточки.
Она их вырастила, стали они по реченьке ходить, злату рыбку ловить, лоскутики 
сбирать, кафтаники сшивать, да выскакивать на бережок, да поглядывать на лужок.
– Ох, не ходите туда, дети! – говорила мать.
Дети не слушали; нынче поиграют на травке, завтра побегают по муравке, дальше, 
дальше, и забрались на княжий двор.
Ведьма чутьем их узнала, зубами заскрипела. Вот она позвала деточек, 
накормила-напоила и спать уложила, а там велела разложить огня, навесить котлы, 
наточить ножи.
Легли два братца и заснули, – а заморышка, чтоб не застудить, приказала им мать 
в пазушке носить – заморышек-то и не спит, все слышит, все видит.
Ночью пришла ведьма под дверь и спрашивает:
– Спите вы, детки, иль нет?
Заморышек отвечает:
– Мы спим – не спим, думу думаем, что хотят нас всех порезати; огни кладут 
калиновые, котлы высят кипучие, ножи точат булатные!
– Не спят!
Ведьма ушла, походила-походила, опять под дверь:
– Спите, детки, или нет?
Заморышек опять говорит то же:
– Мы спим – не спим, думу думаем, что хотят нас всех порезати; огни кладут 
калиновые, котлы высят кипучие, ножи точат булатные!
– Что же это все один голос? – подумала ведьма, отворила потихоньку дверь, 
видит: оба брата спят крепким сном, тотчас обвела их мертвой рукой – и они 
померли.
Поутру белая уточка зовет деток; детки нейдут. Зачуяло ее сердце, встрепенулась 
она и полетела на княжий двор.
На княжьем дворе, белы, как платочки, холодны, как пласточки, лежали братцы 
рядышком.
Кинулась она к ним, бросилась, крылышки распустила, деточек обхватила и 
материнским голосом завопила:


Кря, кря, мои деточки!
Кря, кря, голубяточки!
Я нуждой вас выхаживала,
Я слезой вас выпаивала,
Темную ночь недосыпала,
Сладок кус недоедала!


– Жена, слышишь небывалое? Утка приговаривает.
– Это тебе чудится! Велите утку со двора прогнать!
Ее прогонят, она облетит да опять к деткам:


Кря, кря, мои деточки!
Кря, кря, голубяточки!
Погубила вас ведьма старая,
Ведьма старая, змея лютая,
Змея лютая, подколодная;
Отняла у вас отца ро?дного,
Отца родного – моего мужа,
Потопила нас в быстрой реченьке,