богатырским голосом, свистнул молодецким посвистом: «Сивко-бурко, вещий 
воронко!» Воронко бежит, только земля дрожит, из очей пламя пышет, а из ноздрей 
дым столбом. «Ну, воронко, как мне служил, так и сыну моему служи». Сказал это 
старик, простился с Иваном-дураком, лег в могилу. Иван-дурак погладил воронка, 
посмотрел и отпустил, сам пошел домой. Братья опять спрашивают: «Каково, 
Иван-дурак, ночевал?» — «Очень ладно, братья!»


Живут; двое братовей ро?бят
[3]
, а Иван-дурак ничего. Вдруг от царя клич: ежели кто сорвет царевнин портрет с 
дому чрез сколько-то много бревен, за того ее и взамуж отдаст. Братья сбираются 
посмотреть, кто станет срывать портрет. Иван-дурак сидит на печи за трубой и 
бает: «Братья! Дайте мне каку лошадь, я поеду посмотрю же». — «Э! — взъелись 
братья на него. — Сиди, дурак, на печи; чего ты поедешь? Людей, что ли, 
смешить!» Нет, от Ивана-дурака отступу нету! Братья не могли отбиться: «Ну, ты 
возьми, дурак, вон трехногую кобыленку!»


Сами уехали. Иван-дурак за ними же поехал в чисто поле, в широко раздолье; слез 
с кобыленки, взял ее зарезал, кожу снял, повесил на поскотину
[4]
, а мясо бросил; сам свистнул молодецким посвистом, гайкнул богатырским 
голосом: «Сивко-бурко, вещий воронко!» Сивко бежит, только земля дрожит, из 
очей пламя пышет, а из ноздрей дым столбом. Иван-дурак в одно ушко залез — 
напился-наелся, в друго вылез — оделся, молодец такой стал, что и братьям не 
узнать! Сел на сивка и поехал срывать портрет. Народу было тут видимо-невидимо; 
завидели молодца, все начали смотреть. Иван-дурак с размаху нагнал, конь его 
скочил и портрет не достал только через три бревна. Видели, откуда приехал, а 
не видали, куда уехал! Он коня отпустил, сам пришел домой, сел на печь. Вдруг 
братья приезжают и сказывают женам: «Ну, жены, какой молодец приезжал, так мы 
такого сроду не видали! Портрет не достал только через три бревна. Видели, 
откуль приехал; не видали, куда уехал. Еще опять приедет...» Иван-дурак сидит 
на печи и говорит: «Братья, не я ли тут был?» — «Куда к черту тебе быть! Сиди, 
дурак, на печи да протирай нос-от».

Время идет. От царя тот же клич. Братья опять стали собираться, а Иван-дурак и 
говорит: «Братья! Дайте мне каку-нибудь лошадь». Они отвечают: «Сиди, дурак, 
дома! Другу? лошадь ты станешь переводить!» Нет, отбиться не могли, велели 
опять взять хромую кобылешку. Иван-дурак и ту управил, заколол, кожу развесил 
на поскотине, а мясо бросил; сам свистнул молодецким посвистом, гайкнул 
богатырским голосом: «Сивко-бурко, вещий воронко!» Бурко бежит, только земля 
дрожит, из очей пламя пышет, а из ноздрей дым столбом. Иван-дурак в право ухо 
залез — оделся, выскочил в лево — молодцом сделался, соскочил на коня, поехал; 
портрет не достал только за два бревна. Видели, откуда приехал, а не видели, 
куда уехал! Бурка отпустил, а сам пошел домой, сел на печь, дожидается братовей.
 Братья приехали и сказывают: «Бабы! Тот же молодец опять приезжал, да не 
достал портрет только за два бревна». Иван-дурак и говорит им: «Братья, не я ли 
тут был?» — «Сиди, дурак! Где у черта был!»
Через немного время от царя опять клич. Братья начали сбираться, а Иван-дурак и 
просит: «Дайте, братья, каку-нибудь лошадь; я съезжу, посмотрю же». — «Сиди, 
дурак, дома! Докуда лошадей-то у нас станешь переводить?» Нет, отбиться не 
могли, бились-бились, велели взять худую кобылешку; сами уехали. Иван-дурак и 
ту управил, зарезал, бросил; сам свистнул молодецким посвистом, гайкнул 
богатырским голосом: «Сивко-бурко, вещий воронко!» Воронко бежит, только земля 
дрожит, из очей пламя пышет, а из ноздрей дым столбом. Иван-дурак в одно ушко 
залез — напился-наелся, в друго вылез — молодцом оделся, сел на коня и поехал. 
Как только доехал до царских чертогов, портрет и ширинку так и сорвал. Видели, 
откуда приехал, а не видели, куда уехал! Он так же воронка отпустил, пошел 
домой, сел на печь, ждет братовей. Братья приехали, сказывают: «Ну, хозяйки! 
Тот же молодец как нагнал сегодня, так портрет и сорвал». Иван-дурак сидит за 
трубой я бает: «Братья, не я ли тут был?» — «Сиди, дурак! Где ты у черта был!»

Через немного время царь сделал бал, созывает всех бояр, воевод, князей, думных,
 сенаторов, купцов, мещан и крестьян. И Ивановы братья поехали; Иван-дурак не 
отстал, сел где-то на печь за трубу, глядит, рот разинул. Царевна потчует 
гостей, каждому подносит пива и смотрит, не утрется ли кто ширинкой? — тот ее и 
жених. Только никто не утерся; а Иван-дурака не видала, обошла. Гости разошлись.
 На другой день царь сделал другой бал; опять виноватого не нашли, кто сорвал 
ширинку
[5]
. На третий день царевна так же стала из своих рук подносить гостям пиво; всех 
обошла, никто не утерся ширинкой. «Что это, — думает она себе, — нет моего 
суженого!» Взглянула за трубу и увидела там Ивана-дурака; платьишко на нем 
худое, весь в саже, волосы дыбом. Она налила стакан пива, подносит ему, а 
братья глядят, да и думают: царевна-то и дураку-то подносит пиво! Иван-дурак 
выпил, да и утерся ширинкой. Царевна обрадовалась, берет его за руку, ведет к 
отцу и говорит: «Батюшка! Вот мой суженый». Братовей тут ровно ножом по 
сердцу-то резнуло, думают: «Чего это царевна! Не с ума ли сошла? Дурака ведет в 
сужены». Разговоры тут коротки: веселым пирком да за свадебку. Наш Иван тут