хорошая, дочь моя пригожая! Топи печь жарко-жарко!» Наносили дров и дубовых и 
кленовых, разложили огонь, пламя из печи бьет.
Ведьма взяла лопату широкую, стала гостью потчевать: «Садись-ка, красавица, на 
лопату». Красавица села. Ведьма двинула ее в устье, а она одну ногу кладет в 
печь, а другую на печь. «Что ты, девушка, не умеешь сидеть; сядь хорошенько!» 
Поправилась, села хорошенько; ведьма ее в устье, а она одну ногу в печь, а 
другую под печь. Озлилась ведьма, выхватила ее назад. «Шалишь, шалишь, 
молодушка! Сиди смирно, вот так; гляди на меня!» Шлеп сама на лопату, вытянула 
ножки; а девицы поскорей ее в печь посадили, заслонками закрыли, колодами 
завалили, замазали и засмолили, а сами пустились бежать, взяли с собою шитую 
ширинку, щетку и гребенку.
Бежали-бежали, глядь назад, а злодейка выдралась, увидала их и посвистывает: 
«Гай, гай, гай, вы там-то!» Что делать? Бросили щетку — вырос тростник 
густой-густой: уж не проползет. Ведьма распустила когти, прощипала дорожку, 
нагоняет близко... Куда деваться? Бросили гребенку — выросла дуброва 
темная-темная: муха не пролетит. Ведьма наострила зубы, стала работать; что ни 
хватит, то дерево с корнем вон! Пошвыривает на все стороны, расчистила дорожку 
и нагоняет опять... вот близко! Бежали-бежали, а бежать некуда, выбились из 
сил! Бросили ширинку златошвейную — разлилось море широкое, глубокое, огненное; 
поднялась ведьма высоко, хотела перелететь, пала в огонь и сгорела.
Остались две девицы, бесприютные голубицы; надо идти, а куда? — не знают. Сели 
отдохнуть. Вот подошел к ним человек, спрашивает: кто они? и доложил барину, 
что в его владеньях сидят не две пташки залетные, а две красавицы намалеванные 
— одна в одну родством и дородством, бровь в бровь, глаз в глаз; одна из них 
должна быть ваша сестрица, а которая — угадать нельзя. Пошел барин поглядеть, 
зазвал их к себе. Видит — сестра его здесь, слуга не соврал, но которая — ему 
не узнать; она сердита — не скажется; что делать? «А вот что, сударь! Налью я 
бараний пузырь крови, положите его себе под мышку, разговаривайте с гостьми, а 
я подойду и хвачу вас ножом в бок; кровь польется, сестра объявится!» — 
«Хорошо!» Вздумали — сделали: слуга хватил барина в бок, кровь брызнула, брат 
упал, сестра кинулась обнимать его, и плачет, и причитывает: «Милый мой, 
ненаглядный мой!» А брат вскочил ни горелый, ни болелый, обнял сестру и отдал 
ее за хорошего человека, а сам женился на ее подруге, которой и перстенек 
пришелся по ручке, и зажили все припеваючи.




Правда и Кривда




№115
[460]


Вот, знашь, было какое дело, скажу твоему здоровью. Вот, не во гнев твоей 
милости, к речи сказать, как мы теперича, с тобой, раскалякались промеж себя 
двое нашей братьи мужичков, беднеющие-пребеднеющие. Один-от жил кое-как, 
колотился всеми неправдами, горазд был, знашь, на обманы, и приворнуть его было 
дело, а другой-от, слышь, шел по правде, кабы трудами век прожить. Вот этим 
делом-то они и заспорили. Один-от говорит: лучше жить кривдой; а другой-от 
говорит: кривдой век прожить не сможешь, лучше жить как ни есть, да правдой. 
Вот спорили они, спорили, никто, знашь, не переспорил.

Вот и пошли они, братец мой, на дорогу. Пошли на дорогу и решили спросить до 
трех раз, кто им навстречу попадет и что на это скажет. Вот они шли-шли, братец 
мой, и увидали — барский мужичок пашет. Вот, знашь, и подошли к нему. Подошли и 
говорят: «Бог на? помочь тебе, знакомый. Разреши ты наш спор: как лучше жить на 
белом свете — правдой или кривдой?» — «Нет, слышь, братцы! Правдой век прожить 
не сможешь, кривдой жить вольготней. Вот и наше дело: бесперечь
[461]
, слышь, у нас господа отнимают дни, работа?ть на себя некогда; из-за неволи 
прикинешься, будто что попритчилось — хворь, знашь, нашла; а сам меж этим 
временем-то в лесишко съездишь по дровицы, не днем, так ночью, коли есть 
запрет». — «Ну, слышь, моя правда», — говорит криводушный-от правдивому-то.

Вот пошли опять по дороге — что скажет им другой. Шли-шли и видают: едет на 
паре в повозке с кибиткой купец. Вот подошли они к нему. Подошли и спрашивают: 
«Остановись-ка, слышь, на часик, не во гнев твоей милости, о чем мы тебя 
спросим. Реши, слышь, наш спор: как лучше жить на свете — правдой али кривдой?» 
— «Нет, слышь, ребята! Правдой мудрено жить, лучше кривдой. Нас обманывают, и 
мы, слышь, обманываем». — «Ну, слышь, моя правда», — говорит опять 
криводушный-от правдивому-то.
Вот пошли они опять по дороге — что скажет третий. Шли-шли, вот и видят: едет 
поп навстречу. Вот они подошли к нему. Подошли, знашь, к нему и спрашивают: 
«Остановись-ка, батька, на часочек, реши ты наш спор: как лучше жить на свете — 
правдой али кривдой?» — «Вот нашли о чем спрашивать. Знамо дело, что кривдой. 
Какая нонче правда? За правду, слышь, в Сибирь угодишь, скажут — кляузник. Вот