[347]



Жили-были старик да старуха. У старика со старухою было три дочери. Старшую 
дочь старуха не любила (она была ей падчерица), почасту ее журила, рано будила 
и всю работу на нее свалила. Девушка скотину поила-кормила, дрова и водицу в 
избу носила, печку топила, обряды
[348]
творила, избу мела и все убирала еще до? свету; но старуха и тут была 
недовольна и на Марфушу ворчала: «Экая ленивица, экая неряха! И голик-то не у 
места, и не так-то стоит, и сорно-то в избе». Девушка молчала и плакала; она 
всячески старалась мачехе уноровить
[349]
и дочерям ее услужить; но сестры, глядя на мать, Марфушу во всем обижали, с нею 
вздорили
[350]
и плакать заставляли: то им и любо было! Сами они поздно вставали, 
приготовленной водицей умывались, чистым полотенцем утирались и за работу 
садились, когда пообедают. Вот наши девицы росли да росли, стали большими и 
сделались невестами. Скоро сказка сказывается, не скоро дело делается. Старику 
жалко было старшей дочери; он любил ее за то, что была послушляная
[351]
да работящая, никогда не упрямилась, что заставят, то и делала, и ни в чем 
слова не перекорила
[352]
; да не знал старик, чем пособить горю. Сам был хил, старуха ворчунья, а дочки 
ее ленивицы и упрямицы.


Вот наши старики стали думу думать: старик — как бы дочерей пристроить, а 
старуха — как бы старшую с рук сбыть. Однажды старуха и говорит старику: «Ну, 
старик, отдадим Марфушу замуж». — «Ладно», — сказал старик и побрел себе на 
печь; а старуха вслед ему: «Завтра встань, старик, ты пораньше, запряги кобылу 
в дровни и поезжай с Марфуткой; а ты, Марфутка, собери свое добро в коробейку 
да накинь белую исподку
[353]
: завтра поедешь в гости!» Добрая Марфуша рада была такому счастью, что увезут 
ее в гости, и сладко спала всю ночку; поутру рано встала, умылась, богу 
помолилась, все собрала, чередом уложила, сама нарядилась, и была девка — хоть 
куды невеста! А дело-то было зимою, и на дворе стоял трескучий мороз.


Старик наутро, ни свет ни заря, запряг кобылу в дровни, подвел ко крыльцу; сам 
пришел в избу, сел на коник и сказал: «Ну, я все изладил!» — «Садитесь за стол 
да жрите!» — сказала старуха. Старик сел за стол и дочь с собой посадил; 
хлебница
[354]
была на столе, он вынул челпан
[355]
и нарушал
[356]
хлеба и себе и дочери. А старуха меж тем подала в блюде старых щей и сказала: 
«Ну, голубка, ешь да убирайся, я вдоволь на тебя нагляделась! Старик, увези 
Марфутку к жениху; да мотри, старый хрыч, поезжай прямой дорогой, а там сверни 
с дороги-то направо, на бор, — знаешь, прямо к той большой сосне, что на 
пригорке стоит, и тут отдай Марфутку за Морозка». Старик вытаращил глаза, 
разинул рот и перестал хлебать, а девка завыла. «Ну, что тут нюни-то 
распустила! Ведь жених-то красавец и богач! Мотри-ка, сколько у него добра: все 
елки, мянды
[357]
и березы в пуху; житье-то завидное, да и сам он богатырь!»


Старик молча уклал пожитки, велел дочери накинуть шубняк
[358]
и пустился в дорогу. Долго ли ехал, скоро ли приехал — не ведаю: скоро сказка 
сказывается, не скоро дело делается. Наконец доехал до бору, своротил с дороги 
и пустился прямо снегом по насту; забравшись в глушь, остановился и велел 
дочери слезать, сам поставил под огромной сосной коробейку и сказал: «Сиди и 
жди жениха, да мотри — принимай ласковее». А после заворотил лошадь — и домой.

Девушка сидит да дрожит; озноб ее пробрал. Хотела она выть, да сил на было: 
одни зубы только постукивают. Вдруг слышит: невдалеке Морозко на елке 
потрескивает, с елки на елку поскакивает да пощелкивает. Очутился он и на той 
сосне, под коёй де?вица сидит, и сверху ей говорит: «Тепло ли те, де?вица?» — 
«Тепло, тепло, батюшко-Морозушко!» Морозко стал ниже спускаться, больше 
потрескивать и пощелкивать. Мороз спросил де?вицу: «Тепло ли те, де?вица? Тепло 
ли те, красная?» Де?вица чуть дух переводит, но еще говорит: «Тепло, Морозушко! 
Тепло, батюшко!» Мороз пуще затрещал и сильнее защелка?л и де?вице сказал: