дочери сказал: «Оденься хорошенько да выйди на крылечко». Она оделась и вышла 
на крылечко; Ворон Воронович схватил ее и унес.
Старик и говорит: «Идти разве в гости к зятю». Пошел к Солнышку; вот и пришел. 
Солнышко говорит: «Чем тебя потчевать?» — «Я ничего не хочу». Солнышко сказало 
жене, чтоб настряпала оладьев. Вот жена настряпала. Солнышко уселось среди полу,
 жена поставила на него сковороду — и оладьи сжарились. Накормили старика. 
Пришел старик домой, приказал старухе состряпать оладьев; сам сел на пол и 
велит ставить на себя сковороду с оладьями. «Чего на тебе испекутся!» — говорит 
старуха. «Ничего, — говорит, — ставь, испекутся». Она и поставила; сколько 
оладьи ни стояли, ничего не испеклись, только прокисли. Нечего делать, 
поставила старуха сковородку в печь, испеклися оладьи, наелся старик.

На другой день старик пошел в гости к другому зятю, к Месяцу. Пришел. Месяц 
говорит: «Чем тебя потчевать?» — «Я, — отвечает старик, — ничего не хочу». 
Месяц затопил про него баню. Старик говорит: «Тёмно, быва?т
[341]
, в бане-то будет!» А Месяц ему: «Нет, светло; ступай». Пошел старик в баню, а 
Месяц запихал перстик
[342]
свой в дырочку и оттого в бане светло-светло стало. Выпарился старик, пришел 
домой и велит старухе топить баню ночью. Старуха истопила; он и посылает ее 
туда париться. Старуха говорит: «Тёмно париться-то!» — «Ступай, светло будет!» 
Пошла старуха, а старик видел-то, как светил ему Месяц, и сам туда ж — взял 
прорубил дыру в бане и запихал в нее свой перст. А в бане свету нисколько нет! 
Старуха знай кричит ему: «Тёмно!» Делать нечего, пошла она, принесла лучины с 
огнем и выпарилась.


На третий день старик пошел к Ворону Вороновичу. Пришел. «Чем тебя 
потчевать-то?» — спрашивает Ворон Воронович. «Я, — говорит старик, — ничего не 
хочу». — «Ну, пойдем хоть спать на седала
[343]
». Ворон поставил лестницу и полез со стариком. Ворон Воронович посадил его под 
крыло. Как старик заснул, они оба упали и убились.





Ведьма и Солнцева сестра




№93
[344]


В некотором царстве, далеком государстве, жил-был царь с царицей, у них был сын 
Иван-царевич, с роду немой. Было ему лет двенадцать, и пошел он раз в конюшню к 
любимому своему конюху. Конюх этот сказывал ему завсегда сказки, и теперь 
Иван-царевич пришел послушать от него сказочки, да не то услышал. 
«Иван-царевич! — сказал конюх. — У твоей матери скоро родится дочь, а тебе 
сестра; будет она страшная ведьма, съест и отца, и мать, и всех подначальных 
людей; так ступай, попроси у отца что ни есть наилучшего коня — будто 
покататься, и поезжай отсюдова куда глаза глядят, коли хочешь от беды 
избавиться». Иван-царевич прибежал к отцу и с роду впервой заговорил с ним; 
царь так этому возрадовался, что не стал и спрашивать: зачем ему добрый конь 
надобен? Тотчас приказал что ни есть наилучшего коня из своих табунов оседлать 
для царевича. Иван-царевич сел и поехал куда глаза глядят.
Долго-долго он ехал; наезжает на двух старых швей и просит, чтоб они взяли его 
с собой жить. Старухи сказали: «Мы бы рады тебя взять, Иван-царевич, да нам уж 
немного жить. Вот доломаем сундук иголок да изошьем сундук ниток — тотчас и 
смерть придет!» Иван-царевич заплакал и поехал дальше. Долго-долго ехал, 
подъезжает к Вертодубу и просит: «Прими меня к себе!» — «Рад бы тебя принять, 
Иван-царевич, да мне жить остается немного. Вот как повыдерну все эти дубы с 
кореньями — тотчас и смерть моя!» Пуще прежнего заплакал царевич и поехал все 
дальше да дальше. Подъезжает к Вертогору; стал его просить, а он в ответ: «Рад 
бы принять тебя, Иван-царевич, да мне самому жить немного. Видишь, поставлен я 
горы ворочать; как справлюсь с этими последними — тут и смерть моя!» Залился 
Иван-царевич горькими слезами и поехал еще дальше.
Долго-долго ехал; приезжает, наконец, к Солнцевой сестрице. Она его приняла к 
себе, кормила-поила, как за родным сыном ходила. Хорошо было жить царевичу, а 
все нет-нет, да и сгрустнется: захочется узнать, что в родном дому деется? 
Взойдет, бывало, на высокую гору, посмотрит на свой дворец и видит, что все 
съедено, только стены осталися! Вздохнет и заплачет. Раз этак посмотрел да 
поплакал — воротился, а Солнцева сестра спрашивает: «Отчего ты, Иван-царевич, 
нонче заплаканный?» Он говорит: «Ветром в глаза надуло». В другой раз опять то 
же; Солнцева сестра взяла да и запретила ветру дуть. И в третий раз воротился 
Иван-царевич заплаканный; да уж делать нечего — пришлось во всем признаваться,