человека  было  одно  только сморщенное веко. Пак быстро повернул человека
обратно, и они оба снова сели.
   -- Это было сделано ради овец.  В  овцах жизнь наших людей,  --  сказал
человек,  словно оправдываясь.  --  Разве  я  мог  поступить иначе?  Ты  ж
понимаешь, Робин.
   Пак, дрожа от волнения, еле слышно вздохнул.
   -- Возьми нож. Я слушаю.
   Человек наклонил голову,  с  силой вонзил нож в  землю и,  пока тот еще
дрожал, произнес:
   -- Будь свидетелем,  я  говорю так,  как все происходило.  Нож и  Белые
Скалы, перед вами я говорю! Дотронься до ножа!
   Пак положил руку на  нож,  и  тот перестал дрожать.  Дети чуть подались
вперед.
   -- Я принадлежу к народу,  не знающему железа, я единственный сын жрицы
[*81], которая посылает ветры плавающим по морям, -- начал он нараспев. --
Я --  Купивший Нож,  я -- Защита Людей. Такие имена дали мне в этой стране
Белых Скал, лежащей между лесом и морем.
   -- Твоя страна была великой страной, и имена твои -- великими.
   Человек с силой ударил себя в грудь:
   -- Великие имена,  которыми тебя величают,  и песни,  которые слагают в
твою честь,  --  это еще не все, что нужно человеку. Ему надо, чтоб у него
был свой очаг,  чтобы вокруг очага,  ничего не боясь, сидели его дети и их
мать вместе с ними.
   -- Да,  --  вздохнул  Пак.  --  Это,  наверно,  будет  старая-престарая
история.
   -- Я  мог греться и кормиться у любого очага,  но на всем свете не было
никого,  кто  бы  разжег мой  собственный очаг  и  приготовил мне  еду.  Я
променял все это на Волшебный Нож,  который я  купил для избавления своего
народа  от  Зверя.  Человек  не  должен  подчиняться Зверю.  Разве  я  мог
поступить иначе?
   -- Понимаю. Знаю. Слушаю.
   --  Когда я вырос и смог занять свое место среди пастухов, Зверь терзал
страну,  как  кость  в зубастой пасти. Он подкрадывался сзади, когда стада
шли  на  водопой,  он  следил  за  ними у прудов. Во время стрижки овец он
врывался  в загоны прямо у нас под носом, и хотя мы кидали в него камнями,
спокойно   прогуливался  меж  пасущихся  овец,  выбирая  себе  жертву.  Он
подкрадывался  по  ночам  в  наши  хижины  и  утаскивал младенцев прямо из
материнских  рук,  он  созывал своих собратьев и средь бела дня нападал на
пастухов  на  открытых  скалах.  Но  нет, он делал так совсем не всегда! В
том-то  и  была  его  хитрость. Время от времени он уходил, чтобы мы о нем
забыли.  Год-другой мы его не видели, не слышали, не замечали. И вот когда
наши стада начинали тучнеть, а пастухи переставали постоянно оглядываться,
когда   дети  играли  на  открытых  местах,  а  женщины  ходили  за  водой
поодиночке,  опять  и  опять  возвращался  он  -- Проклятье Скал, Бегающий
Ночью, Серый Пастух -- этот Зверь, Зверь, Зверь!
   Он  только  смеялся  над  нашими хрупкими стрелами и тупыми копьями. Он
научился  увертываться  от  удара  каменного топора. Похоже, он даже знал,
когда  камень  на  нем  был  с трещиной. Часто это выяснялось только в тот
момент,  когда  ты опускал топор на морду Зверя. Тогда -- хрясь! -- камень
разваливается  на  куски, у тебя в руке остается только ручка от топора, а
зубы Зверя уже впиваются тебе в бок! Я испытал это на себе. Или бывало еще
так.   По   вечерам  из-за  росы,  тумана  или  дождя  жилы,  которыми  мы
прикручивали  наконечник копья к древку, ослабевали, несмотря на то что мы
и  держали  их у себя под одеждой весь день, предохраняя от влаги. Хотя ты
идешь  один,  ты  так  близко к дому, что решаешь остановиться и подтянуть
провисшие  жилы  --  руками,  зубами  или  какой-нибудь  выброшенной морем
деревяшкой.  Ты  наклоняешься  -- и на тебе! Именно ради этой минуты Зверь
крался за тобой по пятам с той минуты, как взошли звезды. Он страшно рычит
--  рррр-уррр,  --  в ответ из ложбины Нортона раздалось такое эхо, словно
выла целая стая, -- прыгает тебе на плечи, стараясь добраться до горла, и,
может  статься, дальше твои овцы побегут уже без тебя. Ну ладно, сражаться
со  Зверем  --  это  еще куда ни шло, но видеть, что он, сражаясь с тобой,
тебя  же  презирает -- это не менее больно, чем чувствовать, как его клыки
вонзаются  тебе  в  сердце.  Скажи,  почему  так получается: человек хочет
сделать так много, а может так мало?
   -- Не знаю. Ты хотел сделать очень много?
   -- Я хотел подчинить Зверя.  Нельзя,  чтобы Зверь был сильнее человека.
Но наш народ боялся.  Даже моя мать,  жрица,  и та испугалась,  когда я ей
рассказал о своем желании. Мы привыкли бояться Зверя. Когда он оставил нас
в покое,  я был уже мужчиной и у меня появилась Возлюбленная -- она, как и
мать,  была жрицей.  Она приходила ждать меня у прудов.  Может быть, Зверь
просто  устал,  может  быть,  отправился к  своим  богам  узнать,  чем  бы
причинить нам побольше зла.  Как бы то ни было,  он ушел,  и  мы вздохнули
свободнее.  Женщины снова стали петь, следили за детьми уже не так строго,
и стада паслись на самых отдаленных пастбищах.  Свое я погнал вон туда, --
он махнул рукой в сторону леса,  неясной полоской встававшего у горизонта,
-- там превосходная молодая трава.  Потом стадо двинулось на север.  Я шел
следом,  пока оно не приблизилось к деревьям,  -- он понизил голос, -- где
живут Дети Ночи. -- Он снова указал на север.
   -- А-а,  теперь-то я припоминаю,  вы же очень боитесь деревьев.  Скажи,