Позабыв о том, что он не у себя в джунглях, где может делать все, что
вздумается, Маугли беззаботно ступал по отягченным росою травам,  пока  не
дошел до той хижины, где горел огонек. Три-четыре  собаки  подняли  лай  -
Маугли был уже на окраине деревни.
     - Хо! - сказал Маугли, бесшумно садясь и посылая им  в  ответ  волчье
глухое ворчание, сразу усмирившее собак. - Что будет,  то  будет,  Маугли,
какое тебе дело до берлог человечьей стаи?
     Он потер губы, вспоминая о том камне, который  рассек  их  много  лет
назад, когда другая человечья стая изгнала его.
     Дверь хижины открылась, и на пороге появилась женщина, вглядывающаяся
в темноту. Заплакал ребенок, и женщина сказала, обернувшись к нему:
     - Спи! Это просто шакал разбудил собак. Скоро настанет утро.
     Маугли, сидя в траве, задрожал, словно в лихорадке. Он хорошо  помнил
этот голос, но, чтобы знать наверное,  крикнул  негромко,  удивляясь,  как
легко человечий язык вернулся к нему:
     - Мессуа! О, Мессуа!
     - Кто меня зовет? - спросила женщина дрожащим голосом.
     - Разве ты забыла? - сказал Маугли; в горле у него пересохло при этих
словах.
     - Если это ты, скажи, какое имя я дала тебе? Скажи!  -  Она  прикрыла
дверь наполовину и схватилась рукой за грудь.
     - Натху! О, Натху! - ответил Маугли, ибо, как вы помните, этим именем
назвала его Мессуа, когда он впервые пришел в человечью стаю.
     - Поди сюда, сынок! - позвала она. И Маугли, выйдя на свет,  взглянул
в лицо Мессуе, той женщины, которая была добра к нему и  которую  он  спас
когда-то от человечьей стаи.
     Она постарела, и волосы у нее поседели, но глаза и голос остались  те
же. Как все женщины, Мессуа думала, что  найдет  Маугли  таким  же,  каким
оставила, и  удивленно  подняла  глаза  от  груди  Маугли  к  его  голове,
касавшейся притолоки.
     - Мой сын... - пролепетала она, падая к его ногам. - Но  это  уже  не
мой сын, это лесное божество! Ах!
     Он стоял в красном свете масляной лампы, высокий, сильный,  красивый,
с ножом на шее, с черными длинными волосами, разметавшимися по  плечам,  в
венке из белого жасмина, и его легко было принять  за  сказочное  божество
лесов. Ребенок, дремавший на койке, вскочил и громко закричал  от  страха.
Мессуа обернулась, чтобы успокоить его, а Маугли стоял  неподвижно,  глядя
на кувшины и горшки, на ларь с зерном и на всю людскую утварь, так  хорошо
ему памятную.
     - Что ты будешь есть или пить? - прошептала Мессуа. - Это  все  твое.
Мы обязаны тебе жизнью. Но тот ли ты, кого я  называла  Натху,  или  ты  и
вправду лесной бог?
     - Я Натху, - сказал Маугли, - и я  зашел  очень  далеко  от  дома.  Я
увидел этот свет и пришел сюда. Я не знал, что ты здесь.
     - Когда мы пришли в Канхивару, - робко  сказала  Мессуа,  -  мой  муж
поступил на службу к англичанам, и мы получили здесь немного земли. Она не
такая хорошая, как в старой деревне, но нам не много надо - нам вдвоем.
     - Где же он, тот человек, что так испугался в ту ночь?
     - Вот уже год, как он умер. - А этот? - Маугли указал на  ребенка.  -
Это мой сын, что родился две зимы назад. Если ты бог, подари  ему  Милость
Джунглей, чтобы он оставался невредимым среди твоего... твоего народа, как
мы остались невредимы в ту ночь.
     Она подняла ребенка, и тот, забыв о своем страхе, потянулся  к  ножу,
висевшему на груди Маугли. Маугли бережно отвел в сторону маленькие руки.
     - А если ты Натху,  которого  унес  тигр,  -  с  запинкой  продолжала
Мессуа, - тогда он твой младший брат. Я  разведу  огонь,  и  ты  напьешься
горячего молока. Сними жасминовый венок,  он  пахнет  слишком  сильно  для
такой маленькой комнаты.
     Маугли пил теплое молоко долгими глотками, а Мессуа время от  времени
поглаживала его по плечу, не будучи вполне уверена, ее ли  это  сын  Натху
или какое-нибудь чудесное божество джунглей, но радуясь уже тому,  что  он
жив.
     - Сынок, - сказала наконец Мессуа, и ее глаза блеснули  гордостью,  -
кто-нибудь уже говорил тебе, что ты красивее всех на свете?
     - Что? - отозвался Маугли, ибо, разумеется, никогда не слыхал  ничего
подобного.
     Мессуа ласково и радостно засмеялась. Ей довольно было  взглянуть  на
его лицо.
     - Значит, я первая? Так и  следует,  хотя  редко  бывает,  чтобы  сын
услышал от матери такую приятную весть. Ты очень  красив.  Я  в  жизни  не
видывала такой красоты.
     Маугли вертел головой, стараясь оглядеть себя через плечо,  а  Мессуа
снова рассмеялась и смеялась так долго, что Маугли, сам  не  зная  почему,
начал смеяться вместе с ней, а ребенок перебегал от одного к другому, тоже
смеясь.
     - Нет, не насмехайся над братом, - сказала Мессуа, поймав  ребенка  и
прижимая его к  груди.  -  Если  ты  вырастешь  хоть  вполовину  таким  же
красивым, мы женим тебя на младшей дочери князя, и ты будешь  кататься  на
больших слонах.
     Маугли понимал едва одно слово из трех в ее разговоре. Теплое  молоко