сказки даны в переводе на английский язык. В этих переводах, сделанных с 
оригиналов на чхаттисгархи, а частично с гонди через параллельное толкование, 
обычно самим же рассказчиком, на чхаттисгархи или халби (это относится к 
сказкам, собранным в Бастаре), исследователь стремился насколько возможно 
сохранить своеобразие подлинника. Исходя из стилистического сопоставления его 
переводов с немногими доступными нам в оригинале образцами гондских сказок, 
можно сказать, что поставленную задачу решил он с успехом. Имен рассказчиков В. 
Элвин не называет, но всегда точно указывает их принадлежность к определенной 
этнической или социальной группе и место, где записана сказка. В число 
отобранных из его сборника для русского перевода вошли двадцать три собственно 
гондские сказки (в том числе семь пардхаиских и четыре сказки агариев), 
восемнадцать сказок муриев и три мариев. Девять сказок принадлежат байгам, еще 
девять — другим небольшим родственным гондам народностям из числа упоминавшихся 
выше.
Таким образом, предлагаемый читателю сборник содержит немногим более трети 
сказок из издания Боддинга и примерно такую же часть материала сборника Элвина. 
Он включает количественно небольшую, но достаточно репрезентативную долю 
центральноиндийского фольклора, поскольку отбирались для него в первую очередь 
те сказки, которые наиболее отчетливо отражают специфику духовной и 
материальной жизни санталов и гондов. Ввиду того что сборник предназначается 
для широкого круга читателей и охватывает уже известный специалистам по 
оригинальным публикациям и достаточно учтенный в фольклористике материал, 
составитель за редкими исключениями не вводил в него параллельных вариантов, а 
также тех сказок, которые в какой-либо из своих индийских разновидностей уже 
представлены на русском языке в ранее опубликованных переводах. По этой же 
причине, а также учитывая значительную типологическую близость сказок, 
принадлежащих перечисленным выше народностям Центральной Индии, они даются 
здесь единым корпусом, без членения по этническим группам носителей. Располагая 
их в сборнике, составитель в значительной мере следовал классификации сюжетов 
по Аарне. Данные об этнической принадлежности рассказчика и местности, где 
записана сказка, содержатся в примечаниях.
Нельзя сказать, чтобы центральноиндийские сказки резко противостояли сказкам из 
других частей Индии. В большинстве из них мы сталкиваемся с теми же сюжетами и 
мотивами, которые свойственны индийскому фольклору в целом. Вполне очевидно, 
что санталам и гондам издавна было знакомо устное творчество их индоарийских 
соседей, с которыми они живут в длительном и достаточно тесном контакте. Более 
того, некоторые из рассказываемых ими сказок имеют литературные параллели, 
зафиксированные в санскритских сказочных сборниках около тысячи лет тому назад. 
Примером тому служат две помещенные здесь сказки о незадачливом мечтателе, 
ищущем, как бы получше употребить еще не заработанные деньги (№№ 90 и 91), 
прототип сюжета которых нашел отражение еще в «Панчатантре» и 
«Катхасаритсагаре». Это, однако, достаточно редкое исключение. В основной своей 
массе индийское народное устное творчество весьма далеко отстоит от 
«классической» сказочной литературы, несмотря на общность целого ряда мотивов. 
Особенно это относится к фольклору малых неарийских народностей. И все же 
специфика последнего заключается не столько в своеобразии сюжетов и мотивов, 
сколько в характере их подачи — в том материальном и духовном фане, на котором 
они воплощаются и развертываются. Весьма показательно, что подлинной 
оригинальностью здесь обладают как раз наименее характерные, наименее 
«сказочные» (в узком смысле этого слова) жанры сказки — те, что ближе всего 
стоят, с одной стороны, к легенде, преданию или балладе, а с другой — к бытовой 
новелле, житейскому анекдоту. Образцами первых могут служить гондские сказания 
о Лохабандхе и Сингхи-сурве (№№ 46 и 47). Круг вторых значительно шире. Сюда 
относится, в частности, целый ряд сантальских сказок, опирающихся на реальные 
житейские ситуации, например сказки о пьяном хвастуне (№ 83), о продажных 
свидетелях (№ 84), о сироте, которого обобрала родня (№ 85), о недогадливом 
зяте (№ 86), об украденной козе (№ 87) и др. К ним примыкают и сказки муриев, в 
первую очередь те, которые посвящены выбору невесты (№№ 53, 54 и др.).
Среди более «типических» сказок выделяются определенным своеобразием цикл, 
связанный с поползновением брата жениться на родной сестре (№№ 56—58; ср. № 43),
 и цикл, касающийся браков с животными (№№ 29—36).
В числе сказок о животных центральное место принадлежит двум циклам — шакальему 
и тигриному. Не будучи особо специфичными — сказки этого типа широко 
распространены по всей Индии,— они содержат немало оригинальных деталей и 
поворотов сюжета. В то же время эти сказки показывают, насколько большое место 
в сознании людей, чья жизнь тесно связана с лесом, занимают два зверя: шакал, 
выступающий здесь в двух традиционно-индийских своих ипостасях — мудрый 
благожелательный советчик сочетается в нем с бессовестнейшим пройдохой,— и 
жестокий убийца-тигр, постоянно угрожающий человеческой жизни.
Наконец, своей формой привлекают внимание те гондские сказки, в которых большое 
место принадлежит песенному элементу. Крайне незамысловатые по сюжету, они 
покоряют таящейся в них поэтичностью. Таковы, например, сказка о девушке 
Дасмотин, похищенной змеем (№ 35), сказка о съеденной рыбе-девушке, 
завершающаяся весьма жестокой развязкой (№ 29), и особенно сказка о безответной 
невестке (№ 45).
Здесь мы ограничились самыми беглыми замечаниями о характере 
центральноиндийского фольклора. Тем же, кто захочет ознакомиться с ним более 
глубоко, можно порекомендовать обратиться к упоминавшейся выше книге В. Элвина. 
Читатель найдет в ней и специальные характеристики основных типов сказок, и 
очерк истории изучения индийского фольклора, и исчерпывающую библиографию