зал, и подали скатерть кушаний, и на пей было все, что скачет,  летает
и спаривается в гнездах: куропатки, перепелки и прочие виды птиц. И царь
сделал мне знак, чтобы я ел с ним, и я поднялся и  поцеловал  перед  ним
землю, а потом я сел и принялся есть, и затем скатерть убрали, и я  семь
раз вымыл руки и, взяв чернильницу и калам, написал такие стихи:
   Постой хоть недолго ты у табора мисок,
   И плачь об утрате ты жаркого и дичи.
   Поплачь, о ката, со мной, - о них вечно плачу я -
   О жареных курочках с размолотым мясом!
   О горесть души моей о двух рыбных кушаньях!
   Я ел на лепешке их из плотного теста.
   Аллаха достоин вид жаркого! Прекрасен он,
   Когда обмакнешь ты жир в разбавленный уксус.
   Коль голод трясет меня, всегда поглощаю я
   С почтеньем пирог мясной - изделье искусных
   Когда развлекаюсь я и ем, я смущен всегда
   Убранством и сменами столов и посуды.
   Терпенье, душа! Судьба приносит диковины,
   И если стеснит она, то даст облегченье.
   Потом я поднялся и сел поодаль, и царь посмотрел на то, что  я  напи-
сал, и, прочтя это, удивился и воскликнул; "О диво! Это  обезьяна,  и  у
нее такое красноречие и почерк! Клянусь Аллахом,  это  самое  диковинное
диво!" Затем царю подали особый напиток в стеклянном сосуде, и царь  вы-
пил и протянул мне, и я поцеловал землю и выпил и написал на сосуде:
   Был огнями сжигаем я на допросе,
   Но в несчастье нашли меня терпеливым.
   Потому-то всегда в руках меня носят
   И прекрасных уста меня лобызают.
   И еще:
   Похищает свет утра мрак, дай же выпить
   Мне напитка, что ум людей отнимает.
   Я не знаю - так ясен он и прозрачен, -
   Он ли в кубке, иль кубок в нем пребывает.
   И царь прочитал стихи и вздохнул и воскликнул: "Если б подобная обра-
зованность была у человека, он бы наверное превзошел людей своего века и
времени!" Потом он пододвинул ко мне шахматную доску и спросил: "Не  хо-
чешь ли сыграть со мной?" И я сделал головой Знак: "Да", -  и,  подойдя,
расставил шахматы и сыграл с царем два раза и победил  его,  и  ум  царя
смутился. А потом я взял чернильницу и калам и написал  на  доске  такое
двустишие:
   Целый день два войска в бою жестоком сражаются,
   И сраженье их все сильней кипит и жарче.
   Но лишь только мрак пеленой своей их окутает,
   На одной постели заснут они все вместе.
   И когда царь прочитал это двустишие, он изумился и пришел в  восторг;
его охватила оторопь,  и  он  сказал  евнуху:  "Пойди  к  твоей  госпоже
Ситт-аль-Хусн и скажи ей: "Поговори с царем!", чтобы она пришла  и  пос-
мотрела на эту удивительную обезьяну". И евнух скрылся и вернулся вместе
с царевной, и, посмотрев на меня, она закрыла лицо и сказала: "О  батюш-
ка, как могло быть приятно твоему сердцу прислать за мной, чтобы показы-
вать меня мужчинам?"
   "О Ситт-аль-Хусн, - сказал царь, - со  мною  никого  нет,  кроме  ма-
ленького невольника и евнуха, который воспитал тебя, а я - твой отец. От
кого же ты закрываешь свое лицо?" И она отвечала: "Эта обезьяна -  гоно-
ша, сын царя, и отца его зовут Эфтимарус, владыка Эбечовых островов.  Он
заколдован, его заколдовал ифрит Джирджис из рода Иблиса, а он убил  его
жену, дочь царя Эфитамуса. И тот, про кого ты говоришь, что он обезьяна,
на самом деле муж, ученый и разумный". И царь удивился словам своей  до-
чери и посмотрел на меня и спросил: "Правда ли то, что она  говорит  про
тебя?" - и я сказал головою: "Да", - и заплакал. "Откуда же  ты  узнала,
что он заколдован?" - спросил царь свою дочь, и она  сказала:  "Со  мной
была, когда я была маленькая, одна старуха, хитрая колдунья, и она  нау-
чила меня искусству колдовать, и я его хорошо запомнила и усвоила.  И  я
заучила сто семьдесят способов из способов  колдовства,  и  малейшим  из
этих способов я могу перенести камни твоего города на гору Каф и превра-
тить его в полноводное море, а обитателей его обратить в рыб посреди не-
го". - "О дочь моя, - воскликнул царь, - заклинаю тебя жизнью,  освободи
этого юношу, и я сделаю его своим везирем, ибо это юноша умный и  прони-
цательный". -"С любовью и охотой", - отвечала царевна и взяла в руку нож
и провела круг..."
   И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.


   Четырнадцатая ночь

   Когда же настала четырнадцатая ночь, она сказала: "Дошло до  меня,  о
счастливый царь, что второй календер говорил женщине: "О царевна, о гос-
пожа моя, взяла в руку нож, на котором были написаны еврейские имена,  и
начертила им круг посреди залы и в нем написала имена и заклинания и по-
колдовала и прочла слова понятные и слова непонятные, и через минуту мир
п