ночи стал проводить вне дома. На другой стороне реки он выстроил себе снежную 
хижину, покрыл пол в ней бизоньей шкурой и ночевал там. Он притащил с реки 
кусок льда и, прорезав дырку в стене хижины, вставил его. Лед слегка пропускал 
свет. Харка иногда разжигал здесь небольшой костер и, завернувшись в бизонью 
шкуру, мог спать, не опасаясь замерзнуть. Приходя в блокгауз, он держался в 
стороне от Бена и его жены и только иногда разговаривал с их дочкой Дженни. Она 
была ему противна, во-первых, потому, что блондинка, во-вторых, потому, что 
болтлива, но через нее он мог узнать все, что его интересовало. Он слышал о 
всех разговорах ее отца и матери, узнал, что родители ее не любят. Иногда он 
встречался с Дженни в загоне для коней, устроенном с южной стороны дома. Она 
каждый раз замечала, когда он заходил туда, и тут же прибегала к нему и 
заводила разговор. Харке было четырнадцать лет, девушке – лет семнадцать или 
восемнадцать, и все же Харка был гораздо смышленее ее.
Однажды утром, когда Харка поил коней, она сидела на заборе и смотрела на него, 
хотя юноша и не обращал на нее внимания.
– Летом, Гарри, здесь будет весело. Может быть, ты заедешь посмотреть?
Индеец не отвечал.
– Джим скоро поправится. Он уже может говорить и хочет взять у моего отца под 
проценты деньги.
Индеец не отвечал.
– Сколько лет Джиму?
– Спроси его.
– Он сказал, что он сам не знает.
– А откуда должен знать я?
– Джим женат?
– Спроси его.
– Я не буду спрашивать, иначе он что-нибудь подумает. Ты не хочешь помочь нам 
заготовить дров, Гарри?
– Нет.
– Ты настоящий бродяга. Ты просто цыган.
Индеец не ответил, но и не ушел. У него было такое чувство, что девушка хочет 
сообщить что-то важное. Несколько дней назад блокгауз посетили белые на 
измученных конях. Харка изучил их следы. Один из них прибыл с запада и 
отправился на восток.
– Ты бродяга, ты не хочешь на лето стать скаутом – разведчиком?
– А для кого?
– Южные Штаты потерпели поражение. Самое позднее этим летом наступит мир – и 
тогда можно будет строить железную дорогу.
– Если кончится война, то найдется достаточно людей, чтобы быть скаутами.
– Правильно. Для нас важнее другое.
– Что же?
– Золото.
– Мне не нужно ваше золото.
– Наше золото? Ах, если б оно было наше.
– Чье же оно?
– Горы. А гора молчит или рычит.
Харка повернулся вполоборота к девушке, однако так, чтобы она не видела его 
лица.
– Отец сказал, что он никогда больше не пойдет в пещеру, да и у Джима охота 
пропала – сыт по горло.
– Что же, и отец был в пещере? – Харка постарался, чтобы вопрос прозвучал 
безразлично, даже несколько иронически, но ему не вполне удалось это.
– Да, два года тому назад, – ответила она, не заметив интереса Харки. – Два 
года назад он был в пещере. Страшное дело, скажу я тебе, – путаные ходы, вода, 
тьма. Там-то он и встретил Джима.
– Ты говоришь – два года?
– Да, весной. Снег тогда уже почти стаял.
Харка усилием воли скрыл свое волнение и спокойно гладил коня.
Девчонка была довольна, что молодой индеец так долго с ней разговаривает. Ей 
показалось, что она наконец-то нашла тему, которая может его заинтересовать. 
Кроме того, ей было любопытно, не знает ли и он чего-нибудь об этой пещере и 
золоте. О золоте, которое отец и Джим без конца ищут. Она резко изменила тему 
разговора.
– Топ и ты – вы из рода Медведицы?
Харка с удовольствием пнул бы девчонку ногой, ведь она коснулась самой больной 
его раны, но сдержался.
– Зачем тебе это знать?
Девчонка ответила не сразу:
– Летом туда направится карательная экспедиция. Это род Медведицы в прошлое 
лето отравил изыскателей.
– Итак – война!
– Что значит – война? Карательная экспедиция?
– Свободных воинов никто не может карать. Со свободными воинами воюют.
– Ах, у тебя есть свои взгляды. Ты индсмен и им останешься… Проклятый дакота.
– Хау.
– Отравители! Мерзавцы твои сиу! Их нужно давить, говорит мать!
– Ну и иди к матери, там тебе и место. – Харка взял лыжи и направился в прерию. 
Он взял с собой и копье, которое сделал сам.
Девушка показала ему вдогонку язык, бросила взгляд на потемневшее небо и 
направилась к ворчливой матери готовить дрова.