прочим:
– «Фольксваген» свой ты продай. Нам нужен на зиму корм. Имея деньги, мы 
прокормим на несколько голов больше.
Гарольд сделал робкую попытку спасти «Фольксваген».
– Лучше продать старый, «Студебеккер». Он все равно долго не протянет, и мы 
только позоримся перед людьми.
– Перед какими это людьми?! Автомобиль служит уже десять лет и прослужит еще 
десять. Всё, я сказал.
Гарольд замолк.
Тут послышался стук в дверь. Айзек Бут крикнул:
– Хэлло!
Вошел Джо Кинг.
Айзек сидел на своем стуле, как патриарх.
Гарольд поднялся. Он тотчас подумал о своих лживых показаниях, которыми чуть не 
довел Стоунхорна до гибели, и пытался установить, какое оружие было у его 
соседа и врага при себе на поясе, в сапоге или под курткой. Незваный гость, 
который, конечно, представлял себе, какое впечатление произвело его появление, 
оставался стоять между дверью и столом. Он сказал:
– Гарольд, ты койот и лжец! До пасхи ты признаешься и занесешь в протокол, что 
конверт с долларами, который ты по поручению мистера Тикока должен был взять из 
учительского стола двенадцатого класса и положить в ящик учительского стола 
седьмого класса, ты тайно подсунул на мое место. Мое место тебе было хорошо 
известно, ведь здесь лежала ручка с моими зарубками. Это знала вся школа, и ты 
знал тоже. Итак, я жду до пасхи, больше я не жду. я сказал, хау.
Джо Кинг повернулся, чтобы уйти. Он при этом оказался к Гарольду спиной. У Бута 
не было под рукой огнестрельного оружия. Но в ярости и в страхе, что он 
потеряет всякое уважение, что жизнь его превратится в сплошной кошмар, он 
бросил вслед Стоунхорну нож.
Стоунхорн рассчитывал на удар в спину и уже у двери так повернулся, что 
уклонился от удара. Он даже поймал нож, прежде чем тот воткнулся в дверь, и 
медленно пошел с ним назад к столу и к Гарольду.
– Не шевелись, – сказал он, – ведь я бросаю лучше, чем ты.
Пока Кинг подходил к столу, Айзек неподвижно сидел на своем стуле, не 
пошевелился и Гарольд. Кинг продолжал:
– Теперь ты получишь от меня четыре удара по роже, потому что ты лживый 
свидетель и подлец, ты позор для нашего племени. И сознавайся! Занеси свое 
подлое дело в протокол! Я даю тебе срок. Пасха – последний день.
Джо заткнул нож Гарольда себе за пояс, перемахнул через стол и со всего маха 
ударил Гарольда по скуле, по второй. Четыре удара покорно принял Гарольд, еле 
устояв на ногах. Лицо его сделалось багрово-красным.
Стоунхорн перескочил назад через стол и снова пошел, ни разу не оглянувшись, к 
двери. Он бросил на пол нож Гарольда и оставил дом.
Остаток вечера семья Бут провела в полнейшем молчании.
Когда женщины удалились в свою спальню, Айзек сказал своему сыну:
– Ты собака! И это все, что я могу тебе сказать.
Айзек остался сидеть за столом. Он потерял сына…
Гарольд с трудом держался на ногах, но, когда он пришел в себя, он пошел в 
пустой свинарник, где прятал бренди, напился для храбрости и взял свое 
охотничье ружье.
Он сбежал к шоссе, дошел до развилки, где начиналась дорога к дому Кингов. 
Наверху был свет. Он пробрался наверх и хотел выстрелить через окно. Когда он 
вскинул ружье, позади него кто-то встал, он почувствовал руку на горле, и ружье 
было выбито у него. Он получил пинок, несколько раз перевернулся, покатился по 
склону вниз и остался лежать без сознания.
Лишь наутро он пришел в себя, холодный дождь пробудил его. Ему трудно было 
вспомнить случившееся прошедшим вечером. Когда он стал немного соображать, он 
поискал свое оружие и не нашел. Он пробрался домой, в спальню женщин, где его 
встретила плачущая мать. Она дала ему немного поесть и попить, но он заметил, 
что и она не хочет с ним разговаривать. Он ушел в помещение, в котором он 
вместе с отцом проводил ночь, завернулся в свое одеяло и заснул. Когда он 
проснулся, ему показалось, что все это было дурным сном, однако молчание отца и 
его собственное распухшее лицо сказали ему нечто другое.
Он занялся обработкой картофельного поля, получил свои обед, потом ужин и 
улегся под одеяло. Но никто не сказал ему ни слова, ни отец, ни побледневшая 
старая мать, ни Мэри. Гарольд начинал понимать, что отныне его судьба зависит 
только от него, но он так и не мог понять, что ему надо сделать. Тупо замышлял 
он недоброе и наращивал безудержную ненависть.



КОЛОДЕЦ

Когда президент Джимми Уайт Хорс приблизился к кабинету суперинтендента, шея у 
него согнулась. Бессознательно согнулась: это было привычкой. Он мысленно 
упрекал себя, а тут ему предстояло опять постигать новые планы. Эта перспектива 
не обнадеживала его, ведь в течение десятилетия, когда он пять раз избирался 
президентом своего племени, все изменения происходили, по существу, без него. 
Он только принимал к сведению, сообщал, а еще пил, если не мог больше выдержать.
 Партии пьяниц и традиционалистов всегда протаскивали его каждый раз на выборах.
 Он получал на своем посту небольшое жалованье, которое гарантировало ему и его