– Надо кое о чем поговорить. – Врач подошел ближе. – Есть у Кингов несколько 
минут для меня?
Стоунхорн показал рукой, что Эйви может зайти в дом. Врач последовал знаку, 
вошел в помещение и сел на краешек кровати. За ним вошла Квини. Стоунхорн 
остался стоять на пороге.
– Квини, – начал врач, – ну, как тут у вас дела? Через несколько дней 
начинается ваш последний школьный год. Вы уже подготовились к отъезду в 
художественную школу?
– Я остаюсь здесь.
– Именно на этот ответ я и рассчитывал. Когда вы ждете ребенка?
– В начале апреля.
– До этого еще далеко. Наверное, вы можете сдать экзамен на бакалавра на три 
месяца раньше, чем остальные. Вы же лучшая ученица.
– Я могу сдать его и годом позже, как делают многие. На эту зиму я останусь 
здесь.
– Вы это обдумали?
– Я сказала.
– О'кей. Вы знаете, что ваше решение вызовет много неприятностей?
– Не для меня.
– Вы должны, по меньшей мере, подать заявление!
– Для этого у меня есть время, бумага и шариковая ручка.
– Вам известно постановление об обязательном образовании?
– Я думаю, вы напишете мне справку, док. Так я предполагала.
– Дитя мое, Эйви не всемогущ. Это же уже много раз доказано. Джо, что вы на это 
скажете?
– Ничего.
– Это немного. Загляните как-нибудь ко мне мимоходом, а?
– Нет.
– Будьте благоразумны, Джо. – Эйви претендовал на доверие. – Вам известно так 
же хорошо, как и мне, что вы в нездоровом состоянии. Стимуляторы, которые вам 
так любезно вводили, скоро перестанут действовать. Мы должны о вас позаботиться.

На лице индейца отразилась такая ненависть, что врач испугался.
– Замолчите вы, Эйви. Эти слова, что вы говорите, я уже в третий раз слышу. 
Прежде чем я их услышу еще раз, я буду стрелять. Мне не надо больше никаких 
врачей.
Эйви сидел на краю кровати и сжимал и разжимал кулаки, словно душил кого-то.
Наконец он поднялся.
– У вас будет справка, Квини. Я дам ее сейчас же нашему шефу по школам, Эве 
Билкинс, а вам – копию. С мисс Билкинс я надеюсь договориться. Она учительница 
и ей наплевать на обязательность и план, а тут мне поможет Кэт Карсон: у нее 
язык неплохо подвешен. Значит, решено… бай!
Он посмотрел на часы и заторопился. Квини проводила его до автомобиля.
Когда Эйви достиг внизу шоссе и его автомобиль на глазах стал уменьшаться и 
наконец совсем исчез, Стоунхорн повернулся к жене:
– Ты из-за меня собираешься здесь остаться? Ты мне совершенно не нужна.
– Ты меня гонишь прочь?
– Тебя нужно гнать в школу! И тебе не стыдно теперь отказываться?
– Мне не стыдно.
– Все это болтовня.
– Это не болтовня, и я хочу от тебя слышать другие слова, Стоунхорн. Я знаю, 
что делаю.
– Ты знаешь, что делает любящая жена, но я об этом не хочу ничего слышать. 
Получай своего бакалавра, я требую этого от тебя.
– Ты это действительно о том, чтобы я стала бакалавром, или речь о том, что ты 
не хочешь видеть меня? Тогда так и говори.
– Мне не нравится твой тон. Это не ты. – Стоунхорн пошел к лошадям.
Квини побежала вверх по склону, чтобы набрать дров. Когда она уже занялась этим,
 подошла бабушка и помогла ей. Квини работала с опущенной головой, скрывая 
стоящие в глазах слезы.
Когда в маленькой печке затрещал огонь и блюдо из поджаренной на жиру муки – 
довольно безвкусная еда – было готово, все трое поели, не говоря друг другу ни 
слова. После еды Стоунхорн закурил сигарету, которая пахла иначе, чем другие 
его крепкие сигареты, и на исходе дня Квини заметила, что пачка, которую он, 
должно быть, носил с собой, уже наполовину пуста.
Он лег в эту ночь вместе с Квини. Усталые, с издерганными нервами, лежали они 
рядом друг с другом.
Каждый старался показать, что он спит, и каждый делал вид, будто бы верит, что 
другой спит. Стоунхорн, казалось, долго прислушивался к чему-то, чего не было 
слышно.
В последующие дни Стоунхорн по мере надобности ездил с лошадьми на далекий 
водопой. Он связывал всех четырех вместе и ехал один, Квини оставалась. Она 
пыталась использовать время и рисовать, но образы и мысли у нее мешались. А 
пальцы с кисточкой, казалось, деревенели. Бабушка не ходила больше за водой на 
другую сторону к Бутам. Стоунхорн ничего не сказал, но она сама решила, что не 
стоит. Другие колодцы уже иссякли. Экономили. Воды только-только хватало для 
питья. Стоунхорн докуривал остаток своих странных сигарет. Второй пачки у него, 
кажется, не было. Он явно слабел. Щеки провалились, глаза глубоко запали, 
блуждающий взгляд стал горящим. Однажды, снова съездив с лошадьми на водопой, 
он сказал во время скудного обеда: