Тачина поняла, что она теперь должна послужить приманкой для своего мужа.
И она поднялась, чтобы действовать. Она не собиралась покоряться.
– Минутку, минутку! – в той же игривой тональности ответила она. – Сейчас я 
подам тебе на завтрак Рогатый Камень!
Но тот, видно, решил продолжить окружение и прошмыгнул мимо.
Тачина воткнула нож в землю и, чтобы помочь мужу, отважилась действовать иначе.
Словно рысь, она прыгнула «клетчатому» сзади на шею. Он, не ожидая такого, под 
ее весом и напором потерял равновесие и свалился на землю. Револьвер он выронил 
и не успел опомниться, как Квини завладела оружием, а обращаться с ним она 
научилась еще на ранчо отца. И как только бандит поднялся, она прицелилась:
– Руки вверх!
Тот не подчинился, она выстрелила. Он упал.
И тут, откуда только это взялось, у Тачины вырвался пронзительный победный клич 
ее предков.
Короткий похожий крик раздался в ответ. Значит, Стоунхорн жив и, кажется, ему 
удалось еще раз сменить свою позицию. Его противники на какой-то миг в 
недоумении замолчали, и снова продолжилась перестрелка.
Наконец все стихло. Потом в тишине послышался негромкий свист. Он был не резок, 
даже мелодичен. Лошадь зашевелилась, помчалась галопом, наверняка к своему 
хозяину.

Инеа-хе-юкана в эту ночь Тачина больше не видела. Тишина стояла над размытой 
дорогой, распластанной травой, сломанными деревьями, ручьями с глинистой водой… 
и над убитыми.
Тачина размышляла с тем холодным расчетом, с каким она обычно размечала 
помещение для картин. Если страсть – лицо интуиции, ее проявление, то с этим 
все в порядке.
Стоунхорн ускакал прочь. Он не сказал ей больше ни слова, – может быть, ничего 
больше сказать и не мог, если он кого-нибудь еще преследовал. Но она его жена, 
и, значит, он может быть уверен, что она с достаточной решимостью будет 
соответственно действовать. Тачина могла бы попытаться посмотреть убитых, но 
это ей просто не пришло в голову.
В ненастную ночь бандиты замышляли чудовищное преступление, и были за это 
наказаны смертью. Это казалось ей совершенно простым и ясным, и то, что 
произошло здесь, никого никак не касается, кроме как Инеа-хе-юкана и ее – 
Тачины. Надо только радоваться, что в этом деле ничего больше не надо 
расследовать, и можно легко вздохнуть, что такие бандиты больше никому не 
угрожают.
Тачина выбросила револьвер; насколько смогла, привела в порядок мокрую 
порванную одежду и поднялась на холм, стараясь оставлять поменьше следов своими 
мокасинами. Ей надо было вернуться к автомобилю, посмотреть, что с ним.
Она нашла машину. Вода уже сошла. Ей удалось достать пакет с мясом и ржаным 
хлебом, с некоторым трудом наконец удалось извлечь и чемоданчик. Она уложила 
пакет в чемодан и отправилась пешком на ранчо отца. На небе светила утренняя 
звезда – Венера, и Тачина восприняла это как добрый знак. От переутомления она 
ничего больше не чувствовала. Она только шла быстро и терпеливо. Пешком было 
двигаться легче, чем на автомобиле. Но Стоунхорн на своей лошади, конечно, 
быстрее. Великолепная у него лошадь, это Тачина тоже поняла ночью.
Муж ее любит. Ничего другого ей и не надо.



ЧЕРНЫЕ ЗЕРНА ДАЮТ ВСХОДЫ

Две маленькие индейские девочки и их брат, которому уже было три года, стояли 
на пригорке и смотрели в сторону, откуда должна была приехать их старшая сестра 
Квини – Тачина… если она наконец приедет. Младшие сестры и брат уже накануне 
вечером проявляли гораздо большее нетерпение, чем отец, мать и бабушка.
Отец поправлял поврежденную бурей крышу на своем бревенчатом доме. Мать 
подготавливала все, чтобы привести в порядок навес из сосновых ветвей, 
служивший защитой рабочего места ранчеро от солнца, ветра и дождя. Она бросила 
взгляд на размытые овощные грядки. Их занесло грязью. А вот обломки автомобиля, 
приготовленные для разборки, выдержали штормовую ночь.
Отличный гнедой пасся на мокрой траве, подергивал шкурой, чесался. Солнце снова 
пригревало. На дороге, которая вела от прерии к дому, все еще не просохли лужи 
и ручейки. Нужно было еще несколько часов, чтобы она стала проезжей для 
автомобиля. Но дети на пригорке весело закричали, что появилась Квини.
Родители переглянулись. В эту пору они ее не ждали. Вышла из маленького домика 
бабушка; в руках у нее была кожа, которую она собиралась вышить на старинный 
манер и продать в музей в Нью-Сити.
Когда Квини, без автомобиля, в мокрой разорванной одежде, но с чемоданчиком в 
руках, появилась перед родителями, она сознавала, что ее приход должен вызвать 
некоторое недоумение. Однако родители и бабушка не ахали и не задавали вопросов,
 и только по их широко раскрытым глазам можно было понять, что они догадывались 
о каком-то неожиданном происшествии. Мелюзга уже повисла у нее на руках, а 
маленький брат успел пропищать:
– А где же машина?
Когда, таким образом, состоялась встреча, Квини открыла чемоданчик и дала 
матери мясо – подарок, на радость всей семье, – надела сухие вещи матери и 
принялась за кусок мокрого черного хлеба.