Видит Том Сойер, что сказать ему нечего, – Джим его окончательно в угол загнал. 
Он попробовал выкрутиться, сказал, что они просто позабыли ввести эту пошлину, 
но на следующей сессии конгресса непременно вспомнят и введут ее, да только он 
и сам понимал, что жалкая это увертка. Он сказал, что пошлиной облагаются все 
заграничные товары, кроме этого, и потому если они не обложат и этот пошлиной, 
то не будет у них никакой последовательности, а последовательность-первое 
правило в политике. И он все время утверждал, что они нечаянно забыли про эту 
пошлину и что обязательно введут ее, а не то их непременно на этом деле поймают 
да на смех поднимут.

Но мне уже неинтересно было слушать про такие вещи, раз мы все равно свой песок 
провезти не могли, а потому я и вовсе нос повесил, и Джим тоже. Том старался 
нас утешить. Он сказал, что придумает еще какую-нибудь спекуляцию ничуть не 
хуже, а то и лучше этой, но все без толку – мы не верили, что может быть еще 
одна такая же. Ох, до чего же скверно это было! Не успели мы разбогатеть, да 
так, что хоть покупай целую страну, учреждай там королевство, да и живи в 
счастии и довольстве, – как вдруг мы уже снова бедные и несчастные, да еще с 
этим самым песком на руках. Раньше песок был такой приятный, что твое золото да 
алмазы, и такой мягкий да шелковистый на ощупь, ну а теперь я просто смотреть 
на него не мог, так мне. тошно стало; и я понял, что до тех пор не успокоюсь, 
покуда мы от него не избавимся, чтоб не напоминал он нам о том, чем мы были и 
чем стали. И у прочих то же самое было на душе. Я это точно знаю, потому что 
они очень обрадовались, когда я сказал: "Давайте-ка возьмем весь этот мусор и 
выкинем за борт".

Да, порядочная это была работенка! И Том решил распределить ее по 
справедливости и по силам. Он сказал, что мы с ним уберем по одной пятой песку, 
а Джим – остальные три пятых. Но Джиму такой порядок не понравился, и он 
сказал;

– Я, конечно, самый сильный и потому согласен сделать больше всех, да только, 
масса Том, вы, ей-богу, что-то уж чересчур много на старого Джима навалили.

– Не знаю, Джим; а впрочем, дели-ка ты его сам, а мы поглядим.

Вот Джим и говорит, что, по всей справедливости, нам с Томом не меньше чем по 
одной десятой полагается.

Тут Том повернулся к нам спиной, чтоб побыть одному, и на лице у него появилась 
улыбка – такая широкая, прямо всю Сахару осветила – до самого берега 
Атлантического океана, откуда мы приехали. Ну а после он снова повернулся к нам 
и сказал, что это хорошее распределение и что если Джим согласен, то и мы тоже 
согласны. Джим сказал, что он согласен.

Тогда Том отмерил наши две десятые на корме, а остальные отдал Джиму. Джим 
страшно удивился при виде того, какая огромная часть песку пришлась на его долю 
и какая маленькая на нашу. Я, говорит, очень рад, что вовремя высказался и 
попросил отменить первое распределение, потому что, мол, даже и теперь на мою 
долю приходится больше песку, чем удовольствия.

Мы принялись за дело. Ох, и жарко же нам стало! Пришлось передвинуться в более 
прохладную погоду, потому что выдержать было просто невозможно. Мы с Томом 
сменяли друг друга – пока один работал, другой отдыхал; но беднягу Джима 
сменить было некому, так что вся эта часть Африки промокла от его пота. Нам 
было так смешно, что мы даже не могли как следует работать, и Джим все время 
беспокоился, что с нами такое стряслось, так что нам приходилось всячески 
изворачиваться и придумывать разные причины – не очень-то убедительные, но для 
Джима все сойдет, он всему верил. Когда мы покончили с работой, то просто чуть 
не померли – не от усталости, а от смеха. Джим тоже чуть не помер – он так 
замаялся, что нам пришлось по очереди сменять его, и он благодарил нас как 
только мог. Сидит он на планшире, вытирает пот и говорит, что мы очень добры к 
бедному старому негру, и он никогда нас не забудет. Джим – он всегда был самым 
благородным негром на свете и всегда благодарил за любую мелочь, какую для него 
сделаешь. Он только снаружи был черным – внутри он был белый, ничуть не хуже 
вас.



ГЛАВА XII. ДЖИМ В ОСАДЕ

Теперь вся наша еда была здорово приправлена песком, но, когда есть хочется, 
это не страшно, а ежели ты не голоден, тогда все равно есть неохота, – и потому 
горсточкой песку каши не испортишь, я так понимаю.

Наконец, держа курс на северо-восток, мы добрались до восточного края пустыни. 
Далеко на горизонте, в мягком розовом свете, у самого края песков мы увидели 
три остроконечных крыши вроде палаток, и Том сказал:

– Это египетские пирамиды.