Тут Джим говорит:

– Продолжайте, масса Том, это очень хорошая сказка и ужасно занятная.

– Это все, – отвечает Том.

– Все? – с изумлением спрашивает Джим. – А что же стало с тем верблюдом?

– Не знаю.

– Масса Том, да неужто в сказке про это не говорится?

– Нет.

Джим поразмыслил немножко, а потом сказал:

– Ну, знаете, глупее этой сказки я еще не слыхивал. Как дошла до самого 
интересного места, так ей тут и конец. Какой же прок от сказки, если она так 
поступает, масса Том? Неужто вы не знаете, нашел тот человек своего верблюда 
или нет?

– Нет, не знаю.

Я тоже подумал, что никакого нет проку в этой сказке, раз она так обрывается. 
Да только я не собирался ничего про это говорить, я ведь видел, что Том и сам 
уже злится из-за того, что сказка так выдохлась, а тут еще Джим ей в самое 
слабое место тычет. Я всегда считал, что несправедливо приставать к человеку, 
ежели ему и без того тошно. Однако Том быстро повернулся ко мне и говорит:

– Ну, а ты что думаешь про эту сказку?

Делать нечего, пришлось мне выкладывать все начистоту. Я сказал, что мне тоже 
кажется, как и Джиму, что раз эта сказка застряла в самой середке – ни туда ни 
сюда, – то ее и вовсе не стоит рассказывать, только время попусту потеряешь.

Том опустил голову и даже не стал бранить меня за то, что я насмехаюсь над его 
сказкой (признаться, я этого ожидал). Нет, он только вроде как бы загрустил и 
промолвил:

– Одни люди видят, а другие – нет, в точности как тот человек говорил. Что там 
верблюд! Если б даже циклон прошел, то и тут вы, остолопы, ничего бы не 
заметили.

Не знаю, что он имел в виду, он ничего про это не сказал, да только думаю, что 
это просто одна из его всегдашних штучек, – он их вечно откалывает, когда сядет 
в лужу и не знает, как оттуда выбраться. Ну, да мне-то что! Мы этой сказке в 
самое что ни на есть слабое место попали – точка в точку, и Тому от этого 
никуда не уйти. Он совсем запутался, хоть изо всех сил старался не подавать 
виду.



ГЛАВА VIII. ИСЧЕЗАЮЩЕЕ ОЗЕРО

Мы рано позавтракали, уселись поудобнее и стали глядеть вниз, на пустыню. 
Стояла очень мягкая, приятная погода, хотя мы летели не особенно высоко. После 
захода солнца в пустыне надо спускаться все ниже и ниже: пустыня очень быстро 
остывает, и потому, когда приближается рассвет, вы уже парите над самым песком.

Мы следили, как тень от шара скользит по земле, и время от времени оглядывали 
пустыню – не шевелится ли там что-нибудь, а потом снова глядели на тень. Вдруг 
почти под самым шаром мы увидели множество людей и верблюдов. Все они тихо и 
спокойно лежали на земле и как будто спали.

Мы выключили машину, осадили назад, остановились прямо над ними, и только тогда 
увидели, что все они мертвы. Тут нас просто мороз по коже подрал. Мы сразу 
притихли и стали говорить вполголоса, словно на похоронах. Мы осторожно 
спустились вниз, остановились, и тогда мы с Томом слезли по лестнице и подошли 
к ним. Там были мужчины, женщины и дети. Все они высохли от солнца, кожа у них 
потемнела и сморщилась, как у мумий, какие нарисованы на картинке в книжке. И 
все же они были совсем как живые, – просто не верится, – и как будто спали; 
одни лежали на спине, раскинув руки по песку, другие на боку, некоторые ничком, 
и только зубы торчали у них больше, чем обычно. Двое или трое сидели. Одна 
женщина сидела, опустив голову, а на коленях у нее лежал ребенок. Какой-то 
человек сидел, обхватив руками колени, и мертвыми глазами глядел на девушку, 
распростертую перед ним. Вид у него был до того несчастный, что просто смотреть 
жалко. И так тихо было все кругом. Черные волосы этого человека свисали ему на 
лицо, и когда легкий ветерок шевелил ими, я просто дрожал со страху – мне все 
казалось, будто он головой качает.