обнаруживает, что под этой блестящей внешностью скрывается суета сует; лесть, 
когда-то пленявшая ее душу, теперь только раздражает; бальные залы потеряли для 
нее свое очарование; с расстроенным здоровьем и горечью в сердце она бежит 
прочь, уверившись, что светские удовольствия не могут удовлетворить стремлений 
ее души! « И так далее, и тому подобное. Одобрительный гул то и дело слышался 
во время чтения, сопровождаемый шепотом: „Как мило! «, «Какое красноречие! “, 
«Как это верно! «, а после того, как все это закончилось особенно надоедливой 
моралью, слушатели восторженно захлопали в ладоши.

Потом выступила стройная меланхолическая девица, отличавшаяся интересной 
бледностью, происходящей от пилюль и несварения желудка, и прочла «поэму». 
Довольно будет и двух строф:

ПРОЩАНИЕ МИССУРИЙСКОЙ ДЕВЫ С АЛАБАМОЙ Алабама, прощай! Я любила тебя, А теперь 
я тебя покидаю!

Лью я горькие слезы, всем сердцем скорбя, И навеки тебя оставляю.

Алабама, тебе шлю любовь и привет.

О долинах твоих я горюю.

Пусть остынут навеки и сердце и tete, Если только тебя разлюблю я.

Очень немногие из присутствующих знали, что такое «tete», но все-таки стихи 
очень понравились.

После нее перед зрителями появилась смуглая, черноволосая и черноглазая 
барышня; она выдержала долгую паузу, сделала трагическое лицо и начала читать 
размеренно и торжественно:

ВИДЕНИЕ «Ночь была бурная и темная. Вокруг небесного престола не мерцала ни 
одна звезда, но глухие раскаты грома непрестанно сотрясали воздух, в то время 
как ужасающая молния гневно сверкала в облачных чертогах небес, как бы 
пренебрегая тем, что знаменитый Франклин[6 - Выдающийся американский ученый, 
писатель, политический деятель и дипломат Бенджанин Франклин (1706-1790) был 
создателем громоотвода.] укротил ее свирепость! Даже неистовые ветры единодушно 
покинули свое таинственное убежище и забушевали над землей, словно для того, 
чтобы эта бурная ночь казалась еще более ужасной.

В эту пору мрака и уныния мое сердце томилось по человеческому участию, но 
вместо того – Мой друг, моя мечта – советник лучший мой В скорбях и в радости – 
явилась предо мной.

Она приближалась, подобная одному из тех небесных созданий, которые являются 
юным романтикам в мечтах о сияющем рае, – царица красоты, не украшенная ничем, 
кроме своей непревзойденной прелести. Так тиха была ее поступь, что ни одним 
звуком не дала знать о себе, и если бы не волшебный трепет, сообщившийся мне 
при ее приближении, она проскользнула бы мимо незамеченной, невидимой, подобно 
другим скромным красавицам. Странная печаль была разлита в ее чертах, словно 
слезы, застывшие на одеянии Декабря, когда она указала мне на борьбу стихий под 
открытым небом и обратила мое внимание на тех двух, что присутствовали здесь».

Этот кошмар занимал десять рукописных страниц и заканчивался такой суровой 
проповедью, предрекавшей неминуемую гибель всем, кто не принадлежит к 
пресвитерианской церкви, что за него присудили первую награду. Это сочинение, 
по общему мнению, было лучшим из всех, какие читали на вечере. Городской мэр, 
вручая автору награду, произнес прочувствованную речь, в которой сказал, что за 
всю жизнь не слышал ничего красноречивее и что сам Дэниель Уэбстер[7 - Дэниель 
Уэбстер (1782-1852) – государственный и политичес– кий деятель США, известный 
оратор.] мог бы гордиться таким сочинением.

Заметим мимоходом, что сочинений, в которых слово «прекрасный» повторялось без 
конца, а человеческий опыт назывался «страницей жизни», было не меньше, чем 
всегда.

Наконец учитель, размякший от выпивки до полного благодушия, отодвинул кресло и,
 повернувшись спиной к зрителям, начал чертить на доске карту Америки для 
предстоящего экзамена по географии. Но рука у него дрожала, с делом он 
справлялся плохо, и по зале волной прокатился сдавленный смешок. Учитель понял, 
что над ним смеются, и захотел поправиться. Оп стер губкой чертеж и начертил 
его снова, но только напортил, и хихиканье усилилось. Учитель весь ушел в свою 
работу и, повидимому, решил не обращать никакого внимания на смех. Он 
чувствовал, что все на него смотрят; ему казалось, что дело идет на лад, а 
между тем смех не умолкал и даже становился громче. И недаром! Над самой 
головой учителя приходился чердачный люк, вдруг из этого люка показалась кошка, 
обвязанная веревкой; голова у нее была обмотана тряпкой, чтобы она не мяукала; 
медленно спускаясь, кошка изгибалась то вверх, то вниз, хватая когтями то 
веревку, то воздух. Смех раздавался все громче и громче – кошка была всего в 
шести дюймах от головы учителя, поглощенного своей работой, – ниже, ниже, еще