– Ну, ну, ладно, только не вздумай опять стонать. Открой рот. Ну да, зуб 
шатается, только от этого никто еще не умирал. Мэри, принеси мне шелковую нитку 
и горящую головню из кухни.

Том сказал:

– Ой, тетечка, только не надо его дергать. Теперь он уже совсем не болит. 
Помереть мне на этом месте, ни чуточки не болит. Пожалуйста, не надо. Я все 
равно пойду в школу.

– Ах, все равно пойдешь, вот как? Так все это ты затеял только ради того, чтобы 
не ходить в школу, а вместо того пойти за реку? Ах, Том, Том, я так тебя люблю, 
а ты меня просто убиваешь своими дикими выходками!

Орудия для удаления зуба были уже наготове. Тетя Полли сделала из шелковой 
нитки петельку, крепко обмотала ею больной зуб, а другой конец нитки привязала 
к кровати. Потом, схватив пылающую головню, ткнула ею чуть не в самое лицо 
мальчику. Зуб выскочил и повис, болтаясь на ниточке.

Но за всякое испытание человеку полагается награда. Когда Том шел после 
завтрака в школу, ему завидовали все встречные мальчики, потому что в верхнем 
ряду зубов у него теперь образовалась дыра, через которую можно было 
превосходно плевать новым и весьма замечательным способом. За Томом бежал целый 
хвост мальчишек, интересовавшихся этим новым открытием, а мальчик с порезанным 
пальцем, до сих пор бывший предметом лести и поклонения, остался в полном 
одиночестве и лишился былой славы. Он был очень этим огорчен и сказал 
пренебрежительно, что не видит ничего особенного в том, чтобы плевать, как Том 
Сойер, но другой мальчик ответил только: «Зелен виноград!» – и развенчанному 
герою пришлось со стыдом удалиться.

Вскоре Том повстречал юного парию Гекльберри Финна, сына первого 
сент-питерсбергского пьяницы. Все городские маменьки от души ненавидели и 
презирали Гекльберри Финна за то, что он был лентяй, озорник и не признавал 
никаких правил, а также за то, что их дети восхищались Геком, стремились к его 
обществу, хотя им это строго запрещалось, и жалели о том, что им не хватает 
храбрости быть такими же, как он. Том наравне со всеми другими мальчиками из 
приличных семей завидовал положению юного отщепенца Гекльберри, с которым ему 
строго запрещалось водиться. Именно поэтому он пользовался каждым удобным 
случаем, чтобы поиграть с Геком. Гекльберри всегда был одет в какие-нибудь 
обноски с чужого плеча, все в пятнах и такие драные, что лохмотья развевались 
по ветру. Вместо шляпы он носил какую-то просторную рвань, от полей которой был 
откромсан большой кусок в виде полумесяца; сюртук, если он имелся, доходил чуть 
не до пяток, причем задние пуговицы приходились гораздо ниже спины; штаны 
держались на одной подтяжке и висели сзади мешком, а обтрепанные штанины 
волочились по грязи, если Гек не закатывал их выше колен.

Гекльберри делал, что хотел, никого не спрашиваясь. В сухую погоду он ночевал 
на чьем-нибудь крыльце, а если шел дождик, то в пустой бочке; ему не надо было 
ходить ни в школу, ни в церковь, не надо было никого слушаться: захочет – 
пойдет ловить рыбу или купаться когда вздумает и просидит на реке сколько 
вздумает; никто не запрещал ему драться; ему можно было гулять до самой поздней 
ночи; весной он первый выходил на улицу босиком и последний обувался осенью; 
ему не надо было ни умываться, ни одеваться во все чистое; и ругаться тоже он 
был мастер. Словом, у этого оборванца было все, что придает жизни цену. Так 
думали все задерганные, замученные мальчики из приличных семей в 
Сент-Питерсберге.

Том окликнул этого романтического бродягу:

– Здравствуй, Гекльберри!

– Здравствуй и ты, коли не шутишь.

– Что это у тебя?

– Дохлая кошка.

– Дай-ка поглядеть, Гек. Вот здорово окоченела! Где ты ее взял?

– Купил у одного мальчишки.

– А что дал?

– Синий билетик и бычий пузырь; а пузырь я достал на бойне.

– Откуда у тебя синий билетик?

– Купил у Бена Роджерса за палку для обруча.

– Слушай, Гек, а на что годится дохлая кошка?