лентяев и зевак, и в церкви водворилось торжественное молчание, нарушаемое 
только хихиканьем и перешептыванием певчих на хорах. Певчие постоянно шептались 
и хихикали в продолжение всей службы. Был когда-то один такой церковный хор, 
который вел себя прилично, только я позабыл, где именно. Это было что-то очень 
давно, и я почти ничего о нем не помню, но, по-моему, это было не у нас, а 
где-то за границей.

Проповедник назвал гимн и с чувством прочел его от начала до конца на тот 
особый лад, который пользовался в здешних местах большим успехом. Он начал 
читать не очень громко и постепенно возвышал голос, затем, дойдя до известного 
места, сделал сильное ударение на последнем слове и словно прыгнул вниз с 
трамплина:

О, мне ль блаженствовать в раю, среди цветов покоясь, Тогда как братья во 
Христе бредут в крови по пояс!

Он славился своим искусством чтения. На церковных собраниях его всегда просили 
почитать стихи, и как только он умолкал, все дамы поднимали кверху руки и, 
словно обессилев, роняли их на колени, закатывали глаза и трясли головами, 
будто говоря: «Словами этого никак не выразишь, это слишком хорошо, слишком 
хорошо для нашей грешной земли».

После того как пропели гимн, его преподобие мистер Спрэг повернулся к доске 
объявлений и стал читать извещения о собраниях, сходках и тому подобном, пока 
всем не начало казаться, что он так и будет читать до второго пришествия, – 
странный обычай, которого до сих пор придерживаются в Америке, даже в больших 
городах, невзирая на множество газет. Нередко бывает, что чем меньше оправданий 
какому-нибудь укоренившемуся обычаю, тем труднее от него отделаться.

А потом проповедник стал молиться. Это была очень хорошая, длинная молитва, и 
никто в ней не был позабыт: в ней молились и за церковь, и за детей, 
принадлежащих к этой церкви, и за другие церкви в городке, и за самый городок, 
и за родину, и за свой штат, и за всех чиновников штата, и за все Соединенные 
Штаты, и за все церкви Соединенных Штатов, и за конгресс, и за президента, и за 
всех должностных лиц; за бедных моряков, плавающих по бурному морю, за 
угнетенные народы, стонущие под игом европейских монархов и восточных деспотов; 
за тех, кому открыт свет евангельской истины, но они имеют уши и не слышат, 
имеют глаза и не видят; за язычников на дальних островах среди моря; а 
заключалась она молением, чтобы слова проповедника были услышаны и пали на 
добрую почву, чтобы семена, им посеянные, взошли во благовремении и дали 
обильный урожай. Аминь.

Зашелестели юбки, и поднявшиеся со своих мест прихожане снова уселись. Мальчик, 
о котором повествует эта книга, нисколько не радовался молитве: он едва ее 
вытерпел, и то через силу. Во все время молитвы он вертелся на месте; не вникая 
в суть, он подсчитывал, за что уже молились, – слушать он не слушал, но самая 
суть давно была ему наизусть известна, известно было также, что после чего 
будет сказано. И когда пастор вставлял от себя что-нибудь новенькое, Том ловил 
ухом непривычные слова, и вся его натура возмущалась: он считал такие 
прибавления нечестными и жульническими. В середине молитвы на спинку скамьи 
перед Томом уселась муха и долго не давала ему покоя – она то потирала 
сложенные вместе лапки, то охватывала ими голову и с такой силой чесала ее, что 
голова чуть не отрывалась от туловища, а тоненькая, как ниточка, шея была вся 
на виду; то поглаживала крылья задними лапками: и одергивала их, как будто это 
были фалды фрака; и вообще занималась своим туалетом так невозмутимо, словно 
знала, что находится в полной безопасности. Да так оно и было; как ни чесались 
у Тома руки поймать ее, они на это не поднимались: Том верил, что в один миг 
загубит свою душу, если выкинет такую штуку во время молитвы. Однако при 
последних словах проповедника его рука дрогнула и поползла вперед, и как только 
сказано было «аминь», муха попалась в плен. Тетя Полли поймала его на месте 
преступления и заставила выпустить муху.

Проповедник прочел текст из Библии и пустился рассуждать скучным голосом о 
чем-то таком неинтересном, что многие прихожане начали клевать носом, хотя, в 
сущности, речь шла о преисподней и вечных муках, а число праведников, которым 
предназначено было спастись, пастор довел до такой ничтожной цифры, что и 
спасать-то их не стоило, Том считал страницы проповеди: выйдя из церкви: он 
всегда знал, сколько страниц было прочитано, зато почти никогда не знал, о чем 
читали. Однако на этот раз он заинтересовался проповедью, хотя и ненадолго. 
Проповедник нарисовал величественную и трогательную картину того, как наступит 
царство божие на земле и соберутся все народы, населяющие землю, и лев возляжет 
рядом с ягненком, а младенец поведет их. Но вся возвышенная мораль и 
поучительность этого величественного зрелища пропали для Тома даром: он думал 
только о том, какая это будет выигрышная роль для главного действующего лица, 
да еще на глазах у всех народов; и ему самому захотелось быть этим младенцем, 
конечно, при условии, что лев будет ручной.

После этого его мучения возобновились, потому что дальше пошли всякие сухие 
рассуждения. Но вдруг он вспомнил, какое у него имеется сокровище, и извлек его 
на свет. Это был большой черный жук со страшными челюстями – «щипач», как