вахту» один, под тяжким бременем всей ответственности, на лоцмане лежащей. 
Когда ученик как следует, полностью изучил реку, он так бесстрашно обращается 
со своим пароходом и ночью и днем, что начинает воображать, будто это его 
собственная смелость так его вдохновляет. Но в первый же раз, когда лоцман 
уходит и предоставляет ученика самому себе, тот видит, что все дело было в 
смелости лоцмана. Он внезапно понимает, что у него самого этой смелости и в 
помине нет. Вся река тотчас начинает кишеть неожиданностями; он не подготовлен 
к ним, он не знает, как с ними справиться, все его знания оставляют его; и 
через пятнадцать минут он бледен как полотно и напуган до смерти. Поэтому 
лоцманы при помощи разных стратегических уловок очень предусмотрительно 
приучают своих «щенков» спокойно смотреть опасности в глаза. Их любимый способ 
— по-дружески «разыграть» кандидата в лоцманы.

Мистер Биксби однажды тоже удружил мне таким образом, и еще много лет спустя я 
даже во сне краснел, вспоминая об этом. Я уже стал хорошим рулевым, настолько 
хорошим, что мне приходилось выполнять всю работу на нашей вахте и ночью и 
днем; мистер Биксби редко давал мне указания; все, что он делал, — это брал 
иногда штурвал в особенно скверные ночи или на особенно скверных перегонах и 
вел судно к берегу, когда это было нужно; девять же десятых всего времени 
разыгрывал на вахте барина и получал жалованье. В низовьях реки вода стояла 
совсем высоко, и если бы кто— нибудь усомнился в моей способности пройти любой 
поворот менаду Каиром и Новым Орлеаном самостоятельно и без инструкций, я бы 
смертельно обиделся. Мысль о том, что можно испугаться какого-нибудь поворота 
днем, казалась попросту нелепой и даже недостойной обсуждения. И вот однажды, в 
великолепный летний день, я обходил излучину пониже острова 66, преисполненный 
самоуверенности и поглядывая на все свысока, словно жираф. Тут-то мистер Биксби 
и сказал:

— Я спущусь вниз на минутку. Надеюсь, ты знаешь следующий поворот?

Это было почти равносильно оскорблению: следующий поворот был одним из самых 
простых и легких на всей реке. Идти по нему правильно или неправильно — все 
равно никакой беды от этого не будет; что же до глубины — так там она просто 
бездонная. Я знал все это прекрасно.

— Знаю ли я? Да я пройду с закрытыми глазами!

— А какая там глубина?

— Право, это странный вопрос. По-моему, там и церковной колокольней до дна но 
достанешь.

— Ага, ты так полагаешь, да?

Самый тон этого вопроса поколебал мою уверенность. Этого мистер Биксби и хотел. 
Он ушел, не сказав больше ни слова. Я стал воображать всякие несуразности. А 
мистер Биксби — конечно, без моего ведома — послал кого-то на ют с 
таинственными поручениями к лотовым, другого посланца отправил шепнуть что-то 
капитану и помощникам, а потом пришел и спрятался за трубой, откуда мог 
наблюдать за результатами. Сначала на мостик вышел капитан. Потом появился 
старший помощник, потом — второй. Каждую минуту подходили все новые зрители, и 
прежде чем я дошел до конца острова, пятнадцать или двадцать человек собрались 
под самым моим носом. Я стал недоумевать: в чем дело? Когда я начал переход, 
капитан взглянул на меня и с притворным беспокойством в голосе спроспл:

— Где мистер Биксби?

— Ушел вниз, сэр.

Тут-то и пришла моя погибель. Воображение стало создавать несуществующие 
опасности, и они множились быстрее, чем я в силах был с ними справиться. Вдруг 
мне померещилось, что я вижу впереди мелководье. И тут на меня нахлынула волна 
такой отчаянной трусости, что я почувствовал, как у меня поджилки дрожат. Вся 
моя уверенность исчезла. Я ухватился за сигнальный трос, отбросил его со 
стыдом; снова ухватился — и снова отбросил; еще раз ухватился дрожащей рукой и 
так слабо дернул, что сам не услышал звона. Капитан и помощник немедленно в 
один голос скомандовали:

— Лотовых на правый борт! И живее!

Это был новый удар. Я стал, как белка, прыгать вокруг штурвала, но только я 
отводил пароход влево, как мне мерещились новые опасности, и я сразу шел вправо,
 но добивался лишь того, что воображаемые опасности сосредоточивались именно с 
правого борта, и я, как помешанный, летел опять влево.

И тут прозвучал замогильный голос лотового:

— Глубина — четыре!

Четыре — на бездонном месте! Ужас сковал мое дыхание.