так, как если бы это была кухня самого сатаны.

Здесь, в нижнем течении, оба берега Миссисипи ограждает насыпь вышиной в десять 
— пятнадцать футов, и эта насыпь отступает от берега где на десять, а где и на 
сто футов, смотря по обстоятельствам, — скажем, в среднем футов на тридцать — 
сорок. Представь себе теперь всю эту местность наполненной непроницаемым дымным 
мраком от горящих на протяжении ста миль куч багасса, в то время как река вышла 
из берегов, и пусти по ней пароход в полночь — вряд ли он будет чувствовать 
себя хорошо. И кстати посмотри, какое у тебя самого будет при этом самочувствие.
 Ты окажешься посреди необъятного мутного моря; у него нет берегов, опо 
расплывается, сливаясь с туманными далями, потому что разглядеть тонкий гребень 
насыпи совершенно певозможпо, и тебе постоянно будут мерещиться одинокие 
деревья там, где пх нет. В дыму меняются очертания самих плантаций, и они 
кажутся частью этого моря. И всю вахту тебя терзает утонченная пытка: надеешься,
 что идешь серединой реки, а наверняка не знаешь. Единственное, в чем можешь 
быть уверенным, — это то, что в момент, когда кажется, будто держишься в доброй 
полумиле от берега, этот берег и вместе с ппм гибель находятся, быть может, в 
шести футах от парохода. И еще можно быть уверенным, что если уж налетишь на 
берег и свернешь обе трубы, то можешь утешаться тем, что этого именно ты и 
ожидал. Один из больших виксбергских пакетботов однажды ночью в такую погоду 
врезался в сахарную плантацию и застрял там на целую неделю. Но ничего особо 
оригинального в этом не было — такие вещи случались и раньше.

Я уже думал, что закончил эту главу, но хочется мне добавить к ней еще одну 
любопытную историю, благо она вспомнилась. Она не имеет к моему рассказу 
никакого отношения, кроме того, что связана с лоцманским делом. Когда-то на 
реке работал прекрасный лоцман, мистер X. Он был лунатик. Рассказывали, что, 
если его тревожил какой-нибудь скверный участок реки, он обязательно вставал во 
сне, ходил и проделывал всякие странные вещи. Однажды он в продолжение одного 
или двух рейсов шел напарником с лоцманом Джорджем Илером на большом 
новоорлеанском пассажирском пароходе. В начало первого рейса Джордж довольно 
долго тревожился, ему было не по себе, но постепенно он успокоился, так как 
мистер X. по ночам не вставал, а спокойно слал в своей постели. Однажды поздно 
ночью пароход подходил к Хелине, в штате Арканзас; вода стояла низко, а 
фарватер у этого города — один из самых запутанных и неясных; X. проделал этот 
переход позже Илера, а так как ночь была на редкость ненастна, угрюма и темна, 
Илер уже стал раздумывать, не лучше ли ему вызвать X. на помощь, — как вдруг 
дверь открылась и X. вошел. Надо заметить, что в очень темные ночи свет — 
смертельный враг лоцмана; вы, верно, обращали внимание, что, когда стоишь в 
темную ночь в освещенной комнате и смотришь из нее, нельзя на улице разобрать 
ни одного контура, но если потушить свет и остаться в темноте, предметы на 
улице выступают довольно ясно. Поэтому в очень темные ночи лоцманы даже не 
курят; они не позволяют топить печь в лоцманской рубке, если там есть щель, 
через которую может проникнуть хоть малейший луч света; они заставляют 
завешивать топки огромными брезентами и плотно задраивать световые люки. Тогда 
пароход никакого света не дает. Неясная фигура, появившаяся в рубке, заговорила 
голосом мистера X. Он произнес:

— Давай я поведу, Джордж? Я проходил в этом мосте после тебя, оно до того 
запутанно, что, по-моему, мне легче будет вести самому, чем давать тебе советы.

— Вот за это спасибо. Клянусь, я с удовольствием уступлю тебе место. Я тут 
потом изошел, бегая вокруг штурвала как белка в колесе. Так темно, что не 
разобрать, в какую сторону пароход идет, пока он волчком не завертится!

Илер опустился на скамью, тяжело дыша и отдуваясь. Черный призрак молча взял 
штурвал, выравнял вальсировавший пароход при помощи одного-двух поворотов и 
спокойно застыл у штурвала, легонько направляя судно то в одну, то в другую 
сторону, так плавно, так мягко, словно вел судно в ясный день. Когда Илер 
увидел это чудо управления, он мысленно пожалел, что признался в своей 
беспомощности. Он только смотрел, изумлялся и наконец произнес:

— Да-а, а я-то думал, что умею вести пароход; как видно, ошибался!

X. ничего но ответил и безмятежно продолжал работу. Он дал звонок лотовому; дал 
сигнал спустить пары; он вел пароход осторожно и тщательно по невидимым вехам, 
а потом, стоя у штурвала, вперял взгляд в темноту и озирался по сторонам, чтобы 
проверить положение; когда лот стал показывать все более мелкую воду, он 
совершенно остановил машины, и наступило мертвое молчание и напряженное 
ожидание, как всегда, когда машины не работали; подойдя к самому мелководью, он 
велел снова поднять пар, великолепно провел судно и снова стал осторожно вести 
его между другими мелями; то же терпеливое, заботливое измерение глубин, то же 
внимательное использование машин — и пароход проскользнул, не коснувшись дна, и 
вступил в последнюю, самую трудную треть фарватера; он незаметно продвигался во 
мраке, дюйм за дюймом проползая над мелями, медленно шел по инерции, пока, судя 
по выкрику лотового, не приблизился к самому мелкому месту, и затем с 
невероятным напором пара проскочил через мель и оказался в глубокой воде и в 
безопасности.

Илер ждал, затаив дыхание, а тут шумно и облегченно вздохнул и сказал: