всего сердца жалею докторов. Что для врача нежный румянец на щеках красавицы — 
как не «рябь», играющая над смертельным недугом? Разве он не видит за внешней 
прелестью признаков тайного разложения? Да и видит ли он вообще эту прелесть? 
Не разглядывает ли он красавицу с узко профессиональной точки зрения, мысленно 
комментируя болезненные симптомы?

И не раздумывает ли он иногда о том, выиграл ли он, или проиграл, изучив свою 
профессию? 



Глава X. МОЕ ОБРАЗОВАНИЕ ЗАКАНЧИВАЕТСЯ 

Тот, кто оказал мне любезность прочитать предыдущие главы, вероятно удивлен, 
что я так подробно, как настоящую науку, рассматриваю лоцманское дело. Но в 
этом и заключалась основная задача предыдущих глав, и я еще не совсем ее 
выполнил: мне хочется самым наглядным, самым подробным образом показать вам, 
насколько эта наука чудесна. Морские фарватеры обозначены буями и маяками, и 
научиться идти по ним сравнительно нетрудно; у рек с твердым каменистым дном 
русло меняется очень медленно, и можно поэтому изучить его раз навсегда; по 
проводить суда по таким огромным водным потокам, как Миссисипи и Миссури,— это 
совсем другое дело: их наносные берега, обваливаясь, вечно меняют свой облик, 
подводные коряги постоянно перемещаются, песчаные отмели все время изменяют 
очертания, а фарватеры то и дело виляют и отклоняются в сторону; приходится при 
любой темноте, при любой погоде идти навстречу препятствиям без единого буйка 
или маяка, потому что на протяжении трех-четырех тысяч миль этой коварной реки 
ни одного буйка, ни одного маяка нет[3 - Относится к тому времени; сейчас это 
неверно (1882 год). (Прим. автора.).]. Я чувствую себя вправе так 
распространяться об этой великой науке, потому что из людей, водивших корабли, 
а следовательно практически знающих лоцманское дело, наверное еще никто не 
написал о нем ни слова. Будь эта тема избита, я счел бы себя обязанным пощадить 
читателя; по поскольку она совершенно нова, я и решился отвести ей такое место.

Когда я усвоил название и положение каждой приметы на реке, когда я так изучил 
ее вид, что мог бы с закрытыми глазами начертить ее от Сент-Луиса до Нового 
Орлеана, когда я научился читать по водной поверхности так, как пробегают 
новости в утренней газете, и, наконец, когда я заставил свою тугую память 
накопить бесчисленные сведения о всяких поворотах и промерах и, накопив, 
орудовать ими — я счел свое образование законченным. А потому стал носить 
фуражку набекрень и стоял у штурвала с зубочисткой во рту.

Эти повадки не ускользнули от мистера Биксби. Как-то он сказал:

— А какой высоты вой тот берег у Берджеса?

— Как же я могу сказать, сэр? Ведь до него три четверти мили.

— Неважное зрение, неважное! Возьми подзорную трубу.

Я взял подзорную трубу и тогда сказал:

— Не знаю. По-моему, фута полтора.

— По-твоему, полтора фута? А ведь берег-то шестифутовый. Ну а какой вышины он 
был в прошлый рейс?

— Не знаю. Совсем не заметил.

— Не заметил? Ну, так тебе теперь придется всегда отмечать высоту берега.

— Зачем?

— Затем, что это расскажет тебе об очень многом, и прежде всего — об уровне 
воды: ты будешь знать, больше ли ее сейчас, или меньше, чем было в прошлый раз.

— Лот мне об этом расскажет! — Мне казалось, что на этот раз я взял верх над 
мистером Биксби.

— Да, но предположим, что лотовые соврали? Тогда об этом тебе скажет берег, и 
ты сможешь пробрать их как следует. Прошлый раз берег поднимался на десять 
футов, а нынче — только на шесть. Это что значит?

— Значит, что река на четыре фута выше, чем в прошлый раз.

— Отлично. Что же, вода, по-твоему, прибывает или убывает?

— Прибывает.

— Нет, не прибывает.