обманчивому, гладкому, как масло, месту: тут нет и девяти футов. Вот судно и не 
хочет идти. Учуяло мель. Говорю тебе — смотри в оба! Куда тебя несет? Стопори 
правое колесо! Живее! Задний ход, давай полный назад!

Затрещали звонки, и машина тотчас Hie ответила, выпустив высоко вверх белые 
клубы пара; однако было уже поздно. Пароход действительно «учуял» мель: пенные 
полосы, выходившие из-под колес, внезапно исчезли, широкая мертвая зыбь 
образовалась перед носом, судно дало резкий крен налево и пошло к берегу так, 
точно его напугали до смерти. Мы были за добрую милю от того моста, где нам 
следовало находиться, когда наконец удалось снова взять судно в руки.

Во время дневной вахты на следующий день мистер Биксби спросил меня: знаю ли я, 
как вести судно на протяжении ближайших нескольких миль? Я ответил:

— Идти в первую излучину за мысом, обойти следующую, держать на нижний конец 
Хиггинсовой лесопильни, пересечь прямо…

— Хорошо. Я вернусь, прежде чем ты дойдешь до следующего поворота.

Но он не вернулся. Он все еще был внизу, когда я сделал поворот и вошел в ту 
часть реки, относительно которой несколько сомневался. Я не знал, что мистер 
Биксби прячется за трубой, чтобы посмотреть, как я справлюсь. Я весело шел 
вперед и гордился все больше и больше, потому что раньше он никогда так надолго 
не оставлял пароход в полном моем распоряжении. Я даже рискнул «отпустить» 
судно, бросил штурвал совсем и, хвастливо повернувшись к нему спиной, 
рассматривал береговые приметы по корме, мурлыча песенку с той легкой 
небрежностью, которой я с такой завистью любовался, наблюдая за мистером Биксби 
и другими лоцманами. Один раз я слишком долго смотрел в сторону, а когда 
обернулся, у меня сердце подскочило до самой глотки, и не стисни я зубы, оно бы 
попросту выскочило: одна из этих страшных крутых мелей вытянулась по всю свою 
длину прямо перед носом парохода. Я сразу потерял голову, я забыл, где я, у 
меня пересохло в горле, и я не мог вздохнуть; я стал вертеть штурвал с такой 
скоростью, что спицы его слились в сплошную паутину; пароход послушался и круто 
повернул от мелп, по она пошла за ним! Я удирал, а она преследовала меня, 
держась неотступно прямо перед нашим носом! Я не видел, куда иду,— я просто 
удирал. Страшная катастрофа была неизбежна. Куда же пропал этот злодей? Если я 
дерзну дать сигнал, меня вышвырнут за борт. Но лучше это, чем погубить пароход. 
И в слепом отчаянии, я поднял такой тарарам, какого еще, наверное, ни один 
механик не слышал. Повинуясь бешеным сигналам, машина дала задний ход, и я 
совсем обезумел: мы чуть не врезались в деревья на противоположном берегу. И в 
этот миг мистер Биксби спокойно вышел на верхнюю палубу. Мое сердце 
переполнилось благодарностью к нему, мое отчаяние исчезло. Я чувствовал бы себя 
спокойно и на краю Ниагары, стой мистер Биксби на палубе. Он кротко и ласково 
вынул зубочистку изо рта, держа ее между пальцами, как сигару, — а мы в это 
время как раз собиралась взобраться на большое дерево, возвышавшееся над водой 
и пассажары метались на корме, как крысы, — и, не повышая голоса, скомандовал:

— Стоп правая! Стоп левая! Обе назад!

Судно нерешительно остановилось, на одно ужасное мгновение зарылось носом в 
ветки и медленно стало отходить.

— Стопори правую! Дай правой вперед! Теперь стопори левую! Дай левой вперед! 
Правь на отмель!

И я поплыл безмятежный, как ясное летнее утро. Мистер Биксби вошел в рубку и 
сказал с притворным простодушием:

— Когда тебе сигналят с берега и надо сделать остановку, мой милый, ты должен 
трижды ударить в колокол, перед тем, как приставать, чтобы механики могли 
подготовиться.

Я покраснел от этой насмешки и сказал, что мне никто с берега не сигналил.

— Ага! Значит, ты пришел за дровами! Да ведь вахтенный тебе скажет, когда ему 
надо брать дрова!

Я почувствовал себя совершенно уничтоженным и сказал, что шел не за дровами.

— Вот как? Ну, так что же тебе могло понадобиться здесь, в этой излучине? Ты 
видел когда-нибудь, чтоб пароход проходил в этом месте, по этой излучине?

— Нет, сэр, я и не пытался идти по ней. Я уходил от крутой мели.

— Это была вовсе не крутая мель; их нет ни одной на три мили кругом.

— Но я ее видел. Она была такой же крутой, как вон та.

— Да, именно. Ну-ка, иди через нее!