— Ты, мальчик, обязан безупречно знать очертания всей реки. Только зная их, и 
можно править темной ночью. Ведь все остальные признаки расплываются, исчезают. 
Помни, однако, что ночью эти очертания не те, что днем.

— Да как же я их тогда заучу?

— А как ты дома ходишь в темноте по своей прихожей? Просто потому, что знаешь 
ее очертания. Ведь видеть ты ничего не можешь!

— Вы хотите сказать, что я должен знать всю бездну незаметных изменений в 
очертаниях берегов этой бесконечной реки так же хорошо, как знаю прихожую в 
своем доме?

— Клянусь честью, ты должен знать их тверже, чем каждый человек знает 
собственную прихожую!

— Ох, пропади я пропадом… тогда лучше мне умереть!

— Знаешь, я, конечно, не хочу тебя обескураживать, по…

— Да уж валите все сразу, не все ли равно — сейчас я узнаю или потом!

— Видишь ли, выучить это нужно обязательно: этого никак не избежать. В ясную 
звездную ночь тени бывают такие черные, что, если ты не будешь знать береговых 
очертаний безукоризненно, ты будешь шарахаться от каждой кучки деревьев, 
принимая их черный контур за мыс; ровно каждые пятнадцать минут ты будешь 
пугаться насмерть. Ты будешь держаться в пятидесяти ярдах от берега, когда надо 
быть в пятидесяти футах от него. Пусть ты не можешь различить коряги, но ты 
точно знаешь, где она, — очертания реки тебе об этом говорят, когда ты к ней 
приближаешься. А потом, возьми совсем темные ночи. В абсолютно темную ночь река 
выглядит совсем иначе, чем в звездную. Берега кажутся прямыми и чертовски 
туманными линиями; и ты бы принимал их за прямые линии, но ты не так прост. Ты 
смело ведешь судно, хоть тебе и кажется, что перед тобой непроницаемая отвесная 
стена (а ты знаешь отлично, что на самом деле там поворот),— и стена пропускает 
тебя. И потом, эти серые туманы… Ты возьми ночь, когда стоит этакий жуткий 
мокрый серый туман, когда берег вообще не имеет никаких очертании. Этот туман 
собьет с толку самого старого и опытного человека на свете. Да и к тому же еще 
изменчивое лунное освещение: оно тоже придает реке совершенно другой облик. 
Видишь ли…

— О, пожалуйста, не говорите больше ничего! Неужели я должен вызубрить все 
очертания этой реки с их бесконечными изменениями? Да ведь если я попытаюсь 
нести весь этот груз в моей голове, это может сделать меня сутулым!

— Нет, ты только изучи и запомни настоящие очертания реки, чтобы ты мог вести 
судно по тому представлению, которое сложилось у тебя в голове, и не обращать 
вниманий на то, что у тебя перед глазами.

— Ладно, я попробую; по по крайней мере, когда я их выучу, смогу я положиться 
на них или нет? Останутся ли они всегда такими, без всяких фокусов?

Прежде чем мистер Биксби смог ответить, мистер У. пришел сменить его и сказал:

— Биксби, ты будь повнимательней у Президентова острова и вообще выше района 
«Старой наседки с цыплятами». Берега размываются совершенно. Не узнать уже реки 
выше мыса на Сороковой миле! Сейчас там можно провести судно между берегом и 
старой корягой.

Тем самым я получил ответ на свой вопрос: бесконечные берега все время меняли 
свои очертания., Я снова повержен был во прах. Две вещи стали мне абсолютно 
ясны; во-первых, что, для того чтобы стать лоцманом, надо усвоить больше, чем 
дано любому человеку; и во-вторых, что все усвоенное надо переучивать по-новому 
каждые двадцать четыре часа.

В эту ночь мы стояли вахту до двенадцати. По старому речному обычаю, при смене 
вахты оба лоцмана заводили разговор. В то время как сменный надевал перчатки и 
закуривал сигару, его товарищ, второй лоцман, говорил что-нибудь вроде:

— Я считаю, что верхний перекат что-то убывает у мыса Гейля; у меня было сажени 
две с четвертью у его нижнего конца и две сажени — у верхнего.

А я уже и в прошлый рейс решил, что это так. Кого-нибудь встретил?

— Одно судно — против острова «Двадцать один», ко оно шло через перекат, и я 
его как следует не разглядел. По-моему, это был «Солнечный юг», — у него перед 
трубами не было световых люков.

И так все время. И когда сменяющий лоцман становился к штурвалу, его напарник 
(то есть другой лоцман) говорил, что мы в такой-то излучине, а впереди — 
такая-то плантация или лесной склад, и называл фамилию владельца. Это была