они считались гостями, и выходило дешевле «смотреть реку», чем жить на берегу и 
платить за все. Постепенно у этих людей вырабатывались довольно изысканные 
вкусы, и они осаждали главным образом те пароходы, где была заведомо хорошая 
кухня. Все эти гости были полезны, потому что они всегда охотно, и зимой и 
летом, и днем и ночью, выходили на яликах обставлять бакенами фарватер и вообще 
помогали лоцману чем только могли. Их принимали охотно еще и потому, что все 
лоцманы — неутомимые балагуры, когда соберутся вместе, а так как говорят они 
исключительно о реке, то всегда понимают друг друга, и их рассказы всегда 
интересны. Настоящий лоцман ничем на свете, кроме реки, не интересуется и 
гордится своей профессией не меньше любого короля.

В этот рейс у нас подобралась неплохая компания этих речных наблюдателей. Их 
было человек восемь — десять, и в нашей большой рубке всем хватало места. на 
двух-трех были шелковые цилиндры, изысканные крахмальные рубахи с брильянтовыми 
булавками, замшевые перчатки и лакированные башмаки. Говорили они на изысканном 
английском языке и держались с достоинством людей, обладающих солидным 
капиталом и репутацией превосходных лоцманов. Другие были одеты более или менее 
небрежно, и на головах у них возвышались островерхие фетровые шляпы, 
напоминающие дни Кромвеля.

В этом высокопоставленном обществе я был ничем и чувствовал себя униженным, 
чтобы не сказать — совсем уничтоженным. Меня даже не считали достойным помогать 
у штурвала, когда надо было спешно положить руля на борт; тот гость, который 
стоял поближе, делал это, когда было нужно, — а делать это приходилось 
ежеминутно — из-за извилистого фарватера и низкой воды. Я стоял в углу, и 
разговоры, которые я слышал, наполняли меня безнадежностью. Одни гость говорил 
другому:

— Джим, ты как прошел мимо Сливового мыса, когда подымался?

— Да я там был ночью и прошел так, как мне посоветовали ребята с «Дианы»: вышел 
ярдов на пятьдесят выше свай, у ложного мыса, держал на хижину под Сливовым 
мысом, пока не обошел отмелей, где на четверть меньше двух, затем вышел на 
середину, чтобы пройти средний перекат, и держал так, пока не миновал старый 
тополь с большим суком у излучины, потом привел корму на тополь, а нос по мели 
за мысом. Прошел шикарно — девять с половиной.

— Пересек прекрасно, не правда ли?

— Да, но на верхнем перекате сильно сносит вниз.

Тут заговорил другой лоцман:

— Я прошел ниже, и тем не менее получше этого; начал от ложного мыса, метка — 
два, обогнул вторую мель против большой коряги в излучине — и имел две без 
четверти.

Один из нарядных гостей заметил:

— Не хочу, конечно, сказать, что ваши лотовые виноваты, но, мне сдается, что 
для Сливового мыса этот уровень воды вовсе неплох.

Все одобрительно закивали головами, когда эта спокойная шпилька, направленная в 
хвастуна, попав по адресу, заставила его «заткнуться».

И такие разговоры и споры шли без конца. А у меня в мыслях все время вертелось: 
«Ну, если верно все, что я слышу, мне придется не только зазубрить названия 
всех городов, островов, излучин и прочих мест, но надо будет еще завести теплые 
дружеские отношения с каждой старой корягой, с каждым старым тополем и с каждой 
невзрачной сваей, — словом, со всем, что украшает берега реки на протяжении 
тысячи двухсот миль. Больше того, мне надо будет точно знать, где все эти штуки 
торчат в темноте, если только у наших гостей нет глаз, пронизывающих темноту на 
две мили вперед; мне захотелось послать лоцманскую профессию ко всем чертям, и 
я пожалел, что вообще взялся за это дело.

В сумерках мистер Биксби три раза ударил в большой колокол: сигнал — «причалить 
к берегу». Капитан вышел из своей каюты и вопросительно посмотрел на лоцмана; 
мистер Биксби сказал:

— Мы здесь должны остановиться на всю ночь, капитан.

— Хорошо, сэр.

И все. Пароход подошел к берегу и стал к причалу на всю ночь. Мне страшно 
нравилось, что лоцман мог распоряжаться как ему вздумается, не спрашивая 
разрешения у такого важного капитана. Я поужинал и сразу лег спать, 
обескураженный всем, что пришлось видеть и пережить за истекший день. Все мои 
записи были бессмысленным набором ничего не значащих названий. Просматривая их 
днем, я вконец запутался и надеялся отдохнуть от них во сне. Не тут-то было: 
эти названия вертелись у меня в мозгу всю ночь в яростном, непреодолимом